Как же ей хотелось вновь научиться смеяться и плакать, мучиться и любить в открытую. Ведь когда-то она все это могла. Первые двенадцать лет жизни она и не задумывалась, каким счастьем владеет. Но прошло еще 2 раза по 12 лет, прежде чем она решила вернуться и связать воедино разорванную в детстве нить жизни.
Она без труда нашла подъезд своего московского дома. Почти ничего не изменилось, только входную дверь заменили на железную, и войти внутрь без ключа было невозможно. Зато на двери висело обращенное к «товарищам жильцам» неизменное летнее объявление об отключении горячей воды в связи с ремонтом теплосети.
Двор остался прежним, ее двором, с тремя огромными деревьями – вязом, каштаном и тополем, как снегом, устилающим своим пухом скамейки, песочницы, пешеходную асфальтированную дорожку, разделяющую детскую площадку на две части: малышовую, с горками, грибками и прочей мелкой чепухой, и подростковую, на которой преобладали садовые скамейки со спинками, предположительно предназначенные для чтения на свежем воздухе, для приятных романтических бесед, но наиболее интенсивно используемые в темное время суток окрестными пьяницами для вечных своих «поправок здоровья», «соображений на троих» и последующих за этим выяснений запутавшихся отношений.
Людмила безотчетно-привычно выбрала детскую, более безопасную часть двора и села на скамью у песочницы. Никаких следов крушения и гибельных перемен на первый взгляд не наблюдалось, скорее наоборот – все вокруг было свежевыкрашенным, ярким, каким никогда не виделось в воспоминаниях.
Она закрыла глаза и вдохнула знакомый запах дворовой московской пыли, тополиной листвы. Откуда-то доносились азартные мальчишечьи голоса:
– Падай, отморозок, ты убит! – прорезалась вдруг из сумбурного гвалта четная фраза с новым, неслыханным прежде словом.
– А тебя киллером не выбирали, не буду я от тебя падать…
Голоса удалялись в глубь двора, за гаражи.
Вот и перемены: дети играют не в войну, не немцев бьют, как когда-то, когда ни одного дня не проходило без фильма о Великой Отечественной. Сейчас дети имитируют бандитские разборки, примеряют к себе иные будущие профессии и увлечения.
А она теперь – немка по паспорту и на родном языке говорит с чужими интонациями. Ничего не попишешь, все проходит и изменяется независимо от людской воли. Интересно, в какие игры будут играть дети этих детей?
Она почувствовала чье-то присутствие: в песочнице копошился малыш лет трех. Сейчас они так одеты, что от европейских детей не отличишь, отметила Людмила, вспомнив, как смотрели на ее обувь в Мюнхенском аэропорту 78-го года. На ее лучшую, между прочим, пару туфель. Эх, да что теперь вспоминать!
