Чтобы снять рождественский привкус, Михалков дает еще один финал (и я вспоминаю уникальные фильмы студии Довженко семидесятых годов, где было по пять-шесть концовок): картина ужаса войны с какой-то жуткой собакой Баскервилей, несущей в зубах оторванную человеческую руку.
Что-то тут «не тае», как говаривал Аким у Льва Толстого во «Власти тьмы». Перебор какой-то. Портят ли эти финалы картину? Да в общем нет, на зрительском возбуждении от ее могучей энергетики и виртуозной актерской игры, проходит и это. И все-таки осадок остается. Фальшинка концовки, при дальнейшем анализе, вытягивает некоторые несовершенства и в ходе фильма: искусственные, неоправданные сюжетные ходы, явную сконструированость иных монологов, излишнюю жирную театральность при внутреннем холоде в некоторые моменты актерской игры. Я бы сказала, что в этом роскошном ковре ручной работы из натуральных материалов есть одна неважная синтетическая ниточка – она не портит ковер, но слишком заметна, и критики не преминут этим воспользоваться. Публика же ничего, думаю, и не заметит.
Для меня же главное достоинство картины – в том, насколько интересным, захватывающе разным, привлекательным, увлекательным и завлекательным может быть на экране человеческое лицо. Чтобы с такой любовью показать человека, надо его искренне любить. Влюбленность Михалкова и в человека вообще, и в своих актеров, и в придуманных им персонажей и приводит режиссера к постоянной авантюре: самому переодеться в действующее лицо, вмешаться в пространство экрана, научить, наставить, навести порядок, помочь, спасти!
И что тут возразишь? Когда создатель сам заявляется в созданный им мир, кто же ему судья, интересно?
Безоговорочный зрительский успех картины Никита Михалков полностью заработал – а что касается нравственной революции в России, о которой, видимо, все-таки мечтает режиссер, ее не может совершить даже самый распрекрасный фильм.
Он много знал о русском человеке
Такие лица, как у Виктора Павлова, я часто встречала на старых русских фотографиях, где почтенные отцы семейств, мещане, купцы, крестьяне или рабочие, с чинными строгими лицами и волосами, обстриженными «в кружок», в нарядных поддевках или кафтанах, стоят рядом с такими же почтенными, строгими женами. Россия… Не знаю, какими ветрами заносит людей, подобных Виктору Павлову, на актерскую дорогу: они ничего общего не имеют с кривляньем, шумихой и вообще ни с чем размалевано-фасадным в этой профессии. Такие актеры – прежде всего настоящие, профессиональные «человековидцы», знатоки человеческого сердца. Знают много о человеке.
