Я уехал из Румынии юношей и был почти не знаком с тем, что такое Церковь, но, тем не менее, я чувствовал — то, что мы слышим от отца Софрония, является очень важным и драгоценным. Всей своей душой, всем существом я сознавал это. Нигде и ни от кого другого я не слышал подобного. Я встретился с ним, когда мне было 20 лет, но лишь гораздо позднее мне стало понятно, что встреча с отцом Софронием — это день моего рождения. В отличие от всех других детей я родился, когда мне было уже 20 лет.
И тогда я вспомнил слова апостола Павла, который говорит, что хотя наставников может быть и тысячи, но духовных отцов далеко не так много. «Я родил вас во Христе Иисусе благовествованием», — пишет он в послании к Коринфянам[2]. Мне стало понятно, что духовная жизнь весьма сходна с обычной земной жизнью. И духовное отцовство и духовная жизнь есть реальность, хотя для многих это и является чем‑то абстрактным, и даже неведомым. На самом деле земная жизнь есть лишь отражение той единственно подлинной жизни, которая называется духовной.
Для меня и для многих других отец Софроний был как раз таким духовным отцом. Говоря «для многих других», я имею в виду не только монашескую общину, но и тех, кто, поддерживая тёплую дружбу, приезжал к нам в монастырь издалека, и тех, кто не приезжал, но, восприняв от отца Софрония слово, хранил его и жил по нему. Как и они я тоже жил его словом, я был рождён им. Но было много и таких, которые, приезжая к нам в монастырь, ничего достойного и интересного не нашли для себя. И тогда они уезжали ни с чем. Приезжало много молодых людей, а потом по разным причинам они уезжали, однако, для тех, кто оставался с ним, отец Софроний был, как я думаю, именно духовным отцом. Вот в чём его значение для нас.
Прошло 20 лет с тех пор, как он перешёл в вечность, как он ушёл от нас видеть Бога как Он есть. Можно сказать, уже в земной жизни он в известной мере видел Бога как Он есть, а потому и нас учил, вдохновлял жить так, как жил сам. Что такое Церковь? Церковь есть наша матерь, или иначе говоря, утроба, в которой происходит зарождение Божьего творения, в ней мы рождаемся Богом в вечность. Ум отца Софрония был всегда обращён к вечности, а всё земное, хотя и имело великую ценность в его очах, всё же всегда оставалось земным, преходящим, временным, то есть мгновением, в которое ты вроде живёшь, но которое уже и прошло. Он пишет об этом[3] в своей автобиографической книге
