— А я знаю, что ты умеешь подражать чужим повадкам, прямо как леди Элеонора. Один раз ты передразнила вашего старшего лакея, так он сам не понял, ты это или он. Ты сочиняешь волшебные сказки и вечно все роняешь и обо все спотыкаешься. А однажды разбила целый сервиз.
— Я поскользнулась на льду!
— На колотом льду, который сама же и рассыпала. — Он засмеялся. И смех этот был добрый — не надо мной, а над смешной историей.
— Случайно! — возмутилась я. Но тоже улыбнулась — дрожащей улыбкой, ведь я совсем недавно плакала.
Мы дошли до отца, он поклонился:
— Благодарю вас, ваше высочество, что вы составили компанию моей дочери.
Чар поклонился в ответ.
— Пойдем, Элеонора, — сказал отец.
Элеонора… Меня в жизни не называли полным именем. Элеонора — это мама. И всегда будет мама.
— Элла. Я Элла, — сказала я.
— Ну, Элла так Элла. Пойдем, Элла.
Он еще раз поклонился принцу Чарманту и забрался в карету.
Мне пора было идти. Чар подсадил меня. Я не знала, как положено — дать ему руку или позволить поддержать под локоть. В итоге он взял меня выше локтя, а мне пришлось другой рукой схватиться за дверцу кареты, чтобы не упасть. А когда Чар закрыл дверцу, я подобрала юбку — и раздался громкий треск. Отец поморщился. Я посмотрела в окно и увидела, что Чар опять смеется. Поглядела на юбку — на шесть дюймов выше подола красовалась огромная дыра. Даже Берта нипочем не сумеет зашить ее так, чтобы не было видно.
Я отодвинулась подальше от отца. Он уставился в окно.
— Хорошо получилось. Весь Фрелл пришел — по крайней мере, все заметные люди, — проговорил он, словно речь шла не о маминых похоронах, а о бале или турнире.
— Ничего хорошего. Было ужасно, — буркнула я. Разве мамины похороны могут быть хорошими?
— Принц к тебе благоволит.
— Он любил маму.
— Твоя мать была красавица. — В его голосе прозвучало сожаление. — Печально, что ее больше нет.
Натан щелкнул кнутом, и карета тронулась.
Когда мы вернулись в усадьбу, отец приказал мне переодеться в чистое и поскорее возвращаться, чтобы встречать гостей с их соболезнованиями.
В моей комнате царили мир и покой. Все было в точности так, как до маминой смерти. Птички на покрывале резвились среди листвы в своем уютном вышитом мирке. На туалетном столике лежал мой дневник. Подруги детства — тряпичная кукла Флора и деревянная кукла Розамунда в платье с семью воланами — устроились в своей корзинке.
Я села на кровать, борясь с порывом тут же исполнить отцовский приказ, переодеться и бежать вниз. Мне страстно хотелось посидеть в привычной комнате на привычной кровати и хоть немного успокоиться, но в голове вертелось только одно: отец велел переодеться.
