— А что такого? — Люсинда обиженно надула губки.
— Они через месяц друг дружку возненавидят, — ответила Клодия.
Люсинда рассмеялась — очаровательным серебристым смехом.
— Совсем наоборот. Их любовь станет лишь крепче.
Сирил помотал головой:
— Если они поссорятся — а ссорятся все влюбленные пары, — то не смогут разойтись по разным комнатам, остыть и подумать, кто прав, кто виноват.
— А вдруг он грызет ногти, а ей это не нравится? — всплеснула руками Клодия. — Или она во время разговора покачивается взад-вперед, а ему это не по душе — и им не удастся ни минутки передохнуть от ненавистного зрелища! И это будет копиться и копиться — и в конце концов он будет видеть в ней только раскачивание, а она в нем — только обгрызенные ногти?
— Мой дар не имеет отношения к ногтям и раскачиванию! А имеет отношение к сердцу, которое хочет быть рядом с любимым!
Позабыв об орехе и приличиях, я вытаращилась на эту умалишенную.
— Навести их через годик, — посоветовал Сирил. — Сразу увидишь, чего сердце хочет, а чего нет.
— Теперь все великаны будут жениться тайно — а то, не ровен час, ты заявишься в гости на свадьбу! — Клодия фыркнула.
— А вот и навещу! И окажусь права, и они скажут мне «спасибо»… На что это ты так смотришь? Да-да, ты! Ты, девочка! — И Люсинда развернулась ко мне.
Наверняка еще одна твоя жертва пришла умолять тебя избавить ее от дара, которым ты наделила ее при рождении, — сказал проницательный Сирил.
— Только не превращай ее в бельчонка! Я этого не перенесу! — Клодия схватила Люсинду за руку. — С чего ты взяла, будто белки «ведут мирную, очаровательную жизнь и всем довольны»? Не сомневаюсь, она предпочтет остаться человеком!
В бельчонка?! Ну вот, теперь еще надо не допустить, чтобы она превратила меня в зверюшку.
— Абенса эке убассу иноукси Акиррия, — произнесла я — вдруг она понимает по-айортийски? Это я сказала, что не говорю по-киррийски.
Взгляд у Люсинды сразу смягчился.
— Прости, моя радость, — ответила она по-айортийски. — Я спросила, почему ты на меня смотришь.
— Вы такая красавица. — Пусть считает меня глупенькой.
— Прелестное дитя! Как тебя зовут, моя милая?
— Элле. — Элла, но на айортийский манер.
— Ах, Элле, красота — это не главное. Главное — что в твоем сердце. Ты это понимаешь?
— Да. Извините, что рассматривала вас.
— Не извиняйся, славное дитя. Ты ничего плохого не сделала.
От ее улыбки перед глазами плыло.
— Благодарю вас, сударыня. — Я присела в реверансе.
