Ида хотела мальчика, чтобы назвать Иваном в память сгинувшего брата Юхана. Родилась девочка. Но акушер, армянин с волосатыми, как положено, руками, остался недоволен, надавил кулаком ей в живот, и на свет выскочила вторая девочка. Ида испугалась: что скажет Стасик? Но Стасик прислал записку: «Хорошо, что двое, будут дружными. Завтра принесу хлеб, полбутылки молока и яблоко».
В бесконечном коридоре коммуналки стояла волшебная арфа. Еще в квартире был рояль. За хозяйкой арфы красавицей Таней Шереметьевской ухаживал артист Кадочников. К визиту звезды Таня договаривалась с соседями — на время легендарных свиданий они замирали. Кроме Марьи Дмитриевны. Скрюченная, дополнительно скрученная еще и по оси, в белом мужском белье, она умудрялась почувствовать естественную нужду Кадочникова и неизменно настигала его на пути из туалета в ванную, где делала ему комплимент и желала счастья. Несчастная же Таня лишь тщетно стонала сквозь зубы, приложив роскошную руку к белоснежному лбу: «Уйди-ите, Марья Дмитриевна». Сосед, владелец рояля Левон Хачатурян, брат автора будущего «Спартака», порой успевал выхватить Марью Дмитриевну из-под носа Кадочникова и на весу уволакивал упрямую старуху.
Иде придали няньку, старательную и жалостливую, она все время тихонько подвывала. Прислушавшись, Ида разобрала: «Помру-уть девьки — с меня спр-о-осють…»
В конце 47-го ночью раздалось пять звонков — к ним. Ида открыла.
— Терве. Здравствуй, Ида. — На пороге стоял Юхан.
С изъеденным, в гное, лицом, беззубый, страшный. Чтобы не закричать, Ида закрыла ладонью рот. Нашел по справке через Хильму, та ведь тоже — Сокко. О себе сказал: было тяжело. В доме уже водилась еда (недавно отменили карточки). Юхан ел медленно. Ида помогала ему — крошила котлеты и рассказывала… Перед рассветом брат ушел: «Ты меня не видела, меня не ищи». Так же сказал когда-то отец. Ида сидела в темноте, гадала, не померещилось ли: этого быть не могло. В соседнем доме жило правительство: Булганин, Буденный, Ворошилов… Через Манеж — Кремль, Сталин… Этого быть не могло. Но это было. На рассвете она вернулась в разум, поставила точку и стала жить дальше.
Кончив кормить грудью, Ида пошла в вечернюю школу и на курсы кройки и шитья, которые окончила с отличием. Ее дипломный костюм брусничного цвета, отороченный шелковой лентой, был выставлен в магазине «Одежда» на Кузнецком мосту. Ида валилась от усталости, но, восполняя свою жизнь, баловала дочек. Поэтому они плохо ели. Им было тесно в коляске, и они рано пошли своим ходом. Стасик пропадал в командировках. Дочки его забывали, дичились и пятились при встрече, как кошки. Он кончил второй институт — мехмат МГУ, в который его первоначально не взяли как сына врага. Занимался он гидроэлектростанциями, но мечтал об атомной энергии. Вечерами играл сам с собой в шахматы, чертил под розовым абажуром карты путешествий, в которые мечтал отправиться с Идой, в том числе на Кавказ, который в начале 30-х вместе с отцом исходил от и до. Они мечтали, как найдут благодетелей Иды — деда и молодуху. Но пока было не до того. Отношения Иды со свекровью по-прежнему были тяжелые. Бабушка занялась культурным воспитанием внучек, говорила с ними по-польски, много читала. Во рту торчала неизменная папироса «Север». Нянька вместо Александровского сада водила девочек «смотреть красивое» в церковь в Брюсовом переулке. Большим праздником для нее были похороны в Колонном зале — очень близко и очень красиво: хрустальные люстры были затянуты черным газом, а нарядный румяный покойный лежал в море цветов на красном постаменте. А для свежего воздуха — чтобы не гулять попусту — няня сажала девочек на парапет набережной Москвы-реки. От гулянья няню безболезненно отстранили: на прогулки с нарядными послевоенными близнецами в квартире и без нее была очередь.
