Взялись и за Лену. Осудили товарищеским судом, оштрафовали, подбирались к исключению из ЖСК. Лена сникла. Я великодушно предложил ей пожить у меня в Бескудникове. Спросил Таню, как она на это смотрит? Таня сказала: «Пожалуйста-пожалуйста». Гуревич был недоволен: «Повело кота на блядки».
Лена прижилась.
Без звонка приехала мама, познакомиться с новой невесткой. Я был в ванной.
— Здравствуйте, Таня, — сказала мама. — Я Тамара Георгиевна. Какая вы красивая…
— Я Лена.
— ?..
Я боязливо наблюдал за происходящим в щель.
С кухни, спотыкаясь, выбрел жеванный, с бодуна сосед Леня в коротком замызганном халате, из-под которого торчали неприлично волосатые ноги.
— Приветствую, Тамара Георгиевна, — потянулся поцеловать у мамы руку.
— Это что за Бельмондо! — оторопела мама. — Сережа! Что происходит?!
Я вышел из ванной, попытался объяснить ситуацию. Мама не стала слушать.
— Пропади вы пропадом! — И хлопнула дверью.
— Какая мама у тебя наблюдательная, — восторженно поводя фактурной головой, пробормотал Ленька, ибо действительно был русским дубликатом Жан-Поля.
Мама была в гневе. Я стал подумывать, не бросить ли мне квартирную тяжбу, которой не видно конца-края.
— Не удумай, — сказал Гуревич. — Доделай дело. Бросишь — локти будешь кусать.
— Леонид Михайлович абсолютно прав, — не задумываясь, согласилась Агнесса. И добавила по-матерински: — Добей их, деточка.
Агнесса, любовь моя!.. В семидесятом я пришел из армии злой как сволочь. Встретил Лялю, одноклассницу, позвала в гости — у мамы юбилей, сорок пять.
— Это Сережка Каледин, — представила меня Ляля. — Он солдат.
— Прощай оружие, солдат! К столу! — воскликнула именинница, картавая красавица в открытом оранжевом платье. — Я Агнесса.
Боги мои!.. Куда я попал!.. Только спустя годы в Израиле я видел такое скопище евреев на малом пятаке, а тогда и понятия не имел, что так бывает.
— Что пьем? — пробасил огромный седовласый дед Моня, мощной ручищей, как у Луспекаева в «Белом солнце пустыни», наливая мне водку.
Стол галдел. В редкие паузы бесчисленные разнокалиберные дети в очках забирались на стулья и читали под аплодисменты стихи.
— Моня, поиграй! — попросила Агнесса.
— Вас просят, — сказал я деду Моне, мне показалось, он не услышал.
Но тапером оказался другой Моня, в мундире капитана первого ранга. Он смел с крышки пианино малолетних очкариков и начал играть, но не еврейское, а Шопена.
— Еська, ты что сидишь как сыч! — крикнула мужу Эра, сестра Агнессы. — Сказал бы что.
