Черно-белое кино | страница 35
— …как самцы, — подсказал Старче, вспоминая свое. — Мы тоже, когда на сторожевике ходил, сорок узлов кидали запросто.
— Цыганка, — понимающе кивнул Грек, — опасно.
— Только не думайте, что я пошла сюда за вами, — сказала Милдред… — Она поглядела на его руку, спокойно лежавшую на соломе, — кожа была смуглая и блестящая, слегка морщинистая… — Вы хотите?
— Конечно, — сказал Хуан. — Конечно.
…Он протянул к ней руки, и она легла рядом с ним на солому.
— Не будете меня торопить?
— У нас целый день, — сказал он…
Владимир Александрович Греков, он же Грек.
— Уха готова, — сердито перебил меня Васин. Чтение зашкаливало за приличие, а интим на людях он отвергал. А кроме того, уж слишком внимательно меня слушали Грек и Старче, это его раздражало. — Почитал, и ладно.
— Слышь, Серый, а писатель-то живой?
— Умер. Переводчик живой, Голышев Виктор Петрович. Выпивали недавно…
— Привет передавай, — буркнул Васин, чтобы последнее слово было за ним. Его злило и мое близкое знакомство со знаменитостями. — Тоже нобелевский?
— Почти. Букеровский.
— Мужик с судьбой, — сказал Васин то ли про Хуана, то ли про автора, то ли про переводчика. — Я тоже жил… нараспашку. И бит был всем, даже — шестигранником. Жизнь не туда понес…
— Меня тоже разрежь — внутри все черно, — пригорюнился Старче.
— Ну и дурак! — брякнул Грек с чувством и сам опешил от своей грубости.
— Не понял… — удивился Васин.
— Чего непонятного! — закипятился вдруг Грек. — Как мы жили! Голод. Нищета. В подвалах. Война. Поубивали всех напрочь! А мы — живые!.. Радоваться надо да Бога славить!
— Так я ж не жалюсь, я так… — оправдывался Старче.
— Сними нас, — попросил меня Грек.
В зрачок фотоаппарата они виделись мутно. Я протер пальцем объектив и сам поморгал: может, глаза от костра слезятся. Но нет, что-то другое мешало и мешает мне всегда увидеть это трио резко. Дым времени, пелена другой жизни? Вижу я их плохо, но уверен, что они — соль земли.
— Можно к вам? — прошелестел сломанный полудетский голосок. — Пожалуйста.
Возле калитки сиротливо стояла Ларочка с сумкой в руке. Обветшалая, лицо воспаленное… Зубов явно поубавилось.
— О! Довела себя… кощёнка заношенная… — брезгливо поморщился Васин. — Набрякла вся.
— Убью-ю, — просипел Старче.
— У Петра Иваныча день рождение было…
— Было, есть и будет. Ты на рождение не спирай! Виновата, непосредственно.
«Не спирай» записал я украдкой на ладони для памяти.
— Убью, — повторил Старче и окрысился на меня: — Чего ты все пишешь!
