Таня училась на втором курсе института инженеров транспорта; в моих глазах она была воплощенной молодостью, свежестью и наивностью. Не хватало только роскошной коробки со стеганым атласом на дне да пурпурной шелковой ленты, чтобы она предстала дорогостоящей, умопомрачительной игрушкой, способной осчастливить всякого, кому ее преподнесут. Ее преподнесли мне — и мне предстояло доказать, что она попала по адресу и осчастливила достойного обладателя.
Поняв, какой оборот принимает дело, я стал прислушиваться к разговорам их знакомых, которые до этого пропускал мимо ушей. Спектр знакомств моей повой семьи отличался удивительным разнообразием. Они знали наперечет все новости о ценах, чужих разводах и долгах, искренне верили, что талант — особый вид шизофрении; отдыхавшие на Кавказе завидовали тем, кто отдыхал в Прибалтике, отдыхавшие в Прибалтике завидовали поехавшим по путевке за границу, и все вместе завидовали людям, получившим наследство от родственников, окончивших свои дни на чужом континенте. Они презирали тех, кто зарабатывал меньше их, ненавидели тех, кто зарабатывал столько же, и восхищались теми, кто получал больше, чем они сами. Иногда в нашем доме воцарялось полнейшее уныние, когда парочку наших знакомых вызывали для дальнейших развлечений в ОБХСС.
В такие минуты я тихо надеялся, что настанет день, когда они в полном составе поселятся в исправительно-трудовой колонии, но черта с два — они были живучи, как штаммы бактерий, устойчивые к антибиотикам.
Когда эта картина явилась мне во всей своей исчерпывающей полноте, я решил бороться за свою жену. Первый скандал разразился, когда я категорически отказался надевать подаренные мне рубашки и костюмы, покуда не заплачу за них. Две полнометражные истерики с продолжениями я получил от Тани при попытке уговорить ее уйти со мной жить на квартиру. Она знала то, что знала: по всей многомиллионной стране люди создают прекрасные вещи, в которые однажды вырядится она, чтобы войти в ресторан в феерическом, всепобеждающем, светоносном ореоле и поздороваться со знакомыми музыкантами. Остальное ей было ни к чему.
Пока ее желания оставались секретом, а молчание могло сойти за загадочное, мы жили в состоянии modus vivendy. Но стоило ей раскрыть рот, и я тут же понимал, что без союзников мне ее не одолеть. Мне было двадцать, я зарабатывал на жизнь стипендией и тем, что ворочал ящики во дворе кондитерской фабрики «Ударник», — словом, об авторитете или престиже в ее глазах не могло быть и речи. Выбор союзников был невелик: мама Вита и папа Сережа. Я обратился к маме Вите. И с опозданием узнал, что ее любовь к дочери действительно не знала границ. Все, что делала и говорила Таня, было хорошо. Соответственно все, чего она не делала и не говорила, было плохо. Вздумай Таня душить человека, мама Вита держала бы его за ноги. Обеих связывало родство куда более тесное, нежели кровное. Обе жили уверенностью, что все вокруг мерзавцы, а те, кто не мерзавцы, ловко притворяются.
