В Эрмитаже, как и во всех крупных российских музеях, внутренние проверки фондов не прекращаются ни на минуту, ведь количество экспонатов исчисляется миллионами, а для ревизии только одного хранилища необходимы годы. Летом 2005-го очередь дошла до русского фонда. Уже через несколько недель обнаружилось, что в одном из хранилищ не хватает предметов. Завадская объясняла это тем, что они находятся в другом фонде. Но когда была проверка «другого» фонда, она говорила, что пришли новые каталоги, давайте займемся новыми поступлениями. Она, как раненая птица, уводила охотников от гнезда... Завадская находилась в панике, но виду не подавала. Она понимала, что разоблачение близко. Поздним октябрьским вечером 2005 года Лариса уединилась с Николаем на кухне и рассказала ему о нависшей над семьей опасности. Это был последний разговор супругов. Она сказала, что выявлена серьезная недостача вещей. Но Николай был уверен — Лариса вывернется из этой ситуации. И, возможно, она бы что-нибудь придумала. Если бы не. Завадская потеряла сознание прямо на рабочем месте. Примчавшаяся скорая констатировала смерть от сердечного приступа. Глава антикварного отдела питерского ГУВД Владислав Кириллов в интервью сравнил две смерти, которые произошли в стенах Эрмитажа, — Ларисы Завадской и Юрия Подгаецкого, который скончался во время блокады. Он отдавал хлебные карточки своей семье, а сам придумывал себе лепешки из трав. Он составлял топографии предметов, занимался научной работой и умер от голода. Можно было бы понять, если бы он взял какие-то предметы, пошел на блошиный рынок, продал их и купил бы себе кусок хлеба. Но он этого не сделал. Лариса Завадская тоже скончалась на рабочем месте. Но совсем не от голода, а от сердечного приступа, явившегося следствием тяжелого стресса. Наверное, она мотивировала свои поступки тем, что заслуживает лучшей доли, только в результате ее деятельности мы недосчитываемся 226 предметов.
Как только Эрмитаж и ГУВД Санкт-Петербурга объявили о пропаже экспонатов, отец и сын Завадские, а также Иван Соболев, помогавший Завадским сбывать краденое, были арестованы. В Интернете опубликовали списки украденных вещей. И буквально сразу же к зданию антикварного отдела стали подбрасывать экспонаты, которые когда-то реализовывала Завадская. Одним из первых подкидышей был серебряный потир. Когда-то предмет принадлежал религиозной группе «бердяевцев», которую сегодня назвали бы сектой. После революции экспонат передали в Эрмитаж, откуда его вынесла Завадская и сдала в ломбард на улице Ленина, 13. В связи с потиром в деле появился еще один фигурант — известный питерский коллекционер икон Максим Шепель. Ему этот потир был отдан для продажи. Он взял его, отвез в Москву, продал и получил свои комиссионные. Вопрос происхождения потира Шепеля не волновал, так как эта история произошла еще в 2004 году и никаких списков похищенных вещей из Эрмитажа не было. Но как только Шепель узнал судьбу некогда проданного им предмета, он впал в чудовищную депрессию. Он пил, не переставая. Не выходил из дома, будто ждал, что придут и арестуют. И пришли. И арестовали. Но в СИЗО произошел инцидент. В результате удара колющим предметом у Шепеля оказалась повреждена сетчатка глаза, и он частично потерял зрение. Если бы виновниками травмы были сотрудники СИЗО, наверное, арестованный бы не молчал. Но, похоже, что укололся он сам. Впрочем, факт ареста известного коллекционера и последующая травма произвели неизгладимое впечатление на антикварное сообщество. Предметы, похищенные супругами Завадскими, стали подбрасывать с новой силой. Из 31 подброшенного предмета Николай Завадский опознал 27. Остальные он свалил на свою покойную жену, которая сдавала вещи без его участия. Но самым тяжелым для Эрмитажа оказался вопрос экспертизы подброшенных предметов. Дело в том, что в каталоге представлена очень скудная информация о шедеврах. К тому же фотографии были только на 40 предметов из 226 (это к вопросу о том, насколько качественно работают хранители музея). Опознавать остальные пришлось по небогатым описаниям. Завадская, в чьем ведении они находились, умерла, а второй хранитель — восьмидесятилетняя Карина Орлова находилась в больнице с самого начала скандала. Многие искусствоведы предложили Эрмитажу свою помощь, но руководство музея ответило резким отказом. Пиотровский так объяснил мне свою позицию: «Эрмитаж, как всякий музей, — дело закрытое. И когда вы говорите, что независимые эксперты хотят прийти проверить Эрмитаж, то извините, большинство этих экспертов, которые сейчас респектабельные бизнесмены, не так давно назывались по-другому. И их с той репутацией не пускали близко к Эрмитажу. Поэтому приходят и проверяют те, кому положено по государственной должности». Экспертиза произведений искусства — очень сложная процедура. Качество подделок достигло такого совершенства, что, будь живы авторы шедевров, они не сразу бы отличили копию от оригинала. Я стала свидетелем одной такой истории.
