Я впервые посмотрел на сидящего рядом как… как совсем на человека. В это время Мастер воскликнул:
— Как зловеще, но и радостно и могуче плывет по мировым водам Огненная Рыба!
Нет, не человек. Разве человек говорит такое про солнце? Ведь людям известно, что оно — огонь, зашвырнутый однажды Мамонтом наверх, когда он приводил в порядок мир. Дело было так: Предок счищал с земли покрывающий ее сплошной лед. Было совсем темно, но он, могучий, швырял лед строго в одном направлении — так, кстати, появились север и юг, потом он принялся прорывать своими мощными бивнями русла рек; вдруг он почувствовал ожог — оказывается, он наткнулся на подземный огонь; взревев от боли, он в сильнейшем гневе схватил кусок огня и подкинул высоко вверх, потом испугался — ведь, по его замыслу, мир должен был освещаться вечными огнями, укрепленными на вершинах холмов: но тут он увидел, что и так хорошо; надеясь, что никто не увидел его огреха, он продолжил свою мировую работу. Ошибка Носатого, его ярость, его недалекость всегда высмеивается и вышучивается на празднике Делания Весны.
Так знают все настоящие люди, то есть Мамонты. А тут — Огненная Рыба! Жутко мне стало. Я вдруг тут понял, что все чужие, все враги, живущие вокруг нашей орды, — не звери. Они хуже зверей. Их лопотанье похоже на нашу речь, и даже различимы какие-то подобия смыслов, они охотятся и делают оружие, у них, оказывается, есть свое, оборотническое знание о мире. Все это отвратительно, как гримасничанье твоей собственной тени на закате солнца. Ты белый, тень черная; ты поднял руку, и она угодливо тянет к небозему что-то длинное и темное; ты шагаешь, и она торопливо переставляет плоские подпорки. У нее нельзя заметить собственной воли — значит, она глубоко прячет свои умыслы. И многие, многие орды подделок под людей тянутся от нас во все стороны мира, и они изначально враждебны единственно человеческому семени, как тень враждебна свету. Есть способ сделать их людьми — нанести на их человекоподобные тела знаки нашей орды. А если нет — да будут они нашей добычей!
Но рыбу от Рыбы я принял из его корявой умелой руки. Ведь на нем наши знаки, и теперь он на время наш, и их пища — наша пища.
— Ложись, — сказал он, когда от тайменя ничего не осталось. Ни единая мышца лица не дрогнула у него, когда я вынул маленького каменного Предка и намазал его густо куском печеной икры.
— Как же ложиться? — удивлялся я. — Ты вытащил короткую веточку, а не я.
