— Да уж, остается лишь гадать. — Развел я руками.
— Не спеши сдаваться, Дако ждет отзыв от защитника, у которого они укрывались какое-то время, может быть, там будет еще одна подсказка?
Оставив подвал, вновь поднялся в свой кабинет, с замиранием сердца входя внутрь. Все же где-то в глубине души была изрядная толика сомнений в благоразумности капитана и баронессы. Ну да, где-то я в чем-то, может, был и прав. Капитан стоял, отвернувшись у окна, бездумно глядя вдаль, а баронесса со странной смесью чувств разглядывала противоположную стену. Благо ни слез, ни криков и истерик не наблюдалось.
— Знаю, вам нелегко. — Я сел за стол, сложив перед собой руки. — Но иначе нельзя было. Ложь до добра не доводит, сегодня бы промолчали, завтра промолчали, а послезавтра, послезавтра, возможно, кто-то бы из вас не увидел. Тут ведь дело даже не в том, что было. То, что твой отец, капитан, убил мужа баронессы, погибнув вместе с ним, это все ерунда.
— Ерунда?! — взорвалась Пиксквар, вскакивая с места. — Да что ты понимаешь?! Ты представить хоть можешь, через что я прошла?!
— Конечно, ерунда! — фыркнул я. — Это ошибка всех живых людей, вы думаете, что только ваша боль настоящая, а вот если вон того прохожего стукнуть палкой по горбу, то он корчится так, от нечего делать, притворяется, стало быть. Имейте совесть и разум, баронесса! В этом замке уже двое, кто может предъявить счет вам за вашего горячего мужа! Или вы забыли про свою нареченную? Вы можете представить, через что она прошла? Или думаете, Гарич со своей матерью не оплакивали свою потерю?
— Но… — От моих слов по ее щекам побежали дорожки слез, она вновь упала в кресло.
— Вы не думайте. — Я подошел к ней, выйдя из-за стола и обнимая за плечи. — Вас никто не обвиняет, ваша боль, ваша потеря — все это не менее настоящее, чем у других. Сейчас вам двоим нужно понять главное, вы, капитан, это не ваш отец, а вы, баронесса, не Патрик. Их больше нет, а то, что случилось, ужасно, но осталось далеко в прошлом. Содеянного уже не вернуть, но жизнь от этого не прекращается. Вы живы, вы чувствуете, и это здесь и сейчас, именно здесь и сейчас, без боли, без обид и всей этой ерунды, вы можете создать что-то новое, что-то настоящее.
— Это невозможно, — припечатал, поджав губы, Гарич.
— Гарич, нет ничего невозможного. — С ним обниматься не хотелось. — Вам вообще как мужчине и воину стыдно должно быть, женщина, которую вы обнимали, сидит в слезах, а вы стоите, будто у вас кол в заднице, и рассказываете мне, мальчишке, о том, что возможно, а что нет. Так нужно поступать рыцарю? Зная вашего папеньку только из рассказов, думаю, он бы по-другому объяснил вам вашу ошибку.
