А потом — кто знает? — может, я и в самом деде запишусь в боксеры. Не сейчас, конечно. Позже. Через год, допустим.
Раньше бы мне в голову не пришло, что я могу стать боксером и меня будут избивать по два раза в неделю. «Гарик, подыми, пожалуйста, голову. Иванов ударит тебя в подбородок… Хорошо, Сережа, ты делаешь успехи… А теперь, Гарик, выпяти живот, чтобы Гуреев правильнее ударил тебя в диафрагму». А я спокойно улыбаюсь и отвечаю: «Пожалуйста, пожалуйста! Ради бога…» Как будто это парикмахер просит меня наклонить голову.
На следующий день я прибежал в школу раньше обычного. Мне не терпелось рассказать ребятам о Званцеве.
Перепрыгивая через ступеньки, я взбежал на третий этаж, репетируя про себя, как крикну с порога:
«Ребята, новость!»
Сначала мне не поверят. Зато какой восторг будет потом! Я свернул в коридор и сразу же остановился. Мое хорошее настроение мигом испарилось. В самом тихом уголке коридора, за пальмой, стояли Аня с Мишкой и о чем-то разговаривали. Весело и оживленно. Аня держала Мишку за рукав.
Вид у Мишки был растерянный и счастливый. Я подозревал, я давно подозревал, что ему тоже нравится Аня. Но зачем же он скрывал? Зачем притворялся моим другом?
Сперанский заметил меня, смутился и потихоньку освободил свой рукав.
— Что с тобой? — удивилась Аня.
— Здоро́во, Гарик, — буркнул Мишка и посторонился, чтобы Аня тоже могла увидеть опасность.
Аня посмотрела на меня и, повернувшись к Сперанскому, равнодушно спросила:
— Ну и что?
Я стоял неподвижно и смотрел на них до того пристально, что у меня начало щипать глаза.
— Ты заболел? — безразлично спросила Аня. — Миша, он какой-то странный, правда?
Я ничего не сказал и, сорвавшись, побежал мимо них в класс.
Ни на кого не глядя, я прошел к своей парте и сел, прижавшись к стене. Впервые в жизни мне захотелось умереть. Я изнывал от отчаяния и полного бессилия. Про себя я называл Аню самыми грубыми словами, какие только мог придумать.
Аня и Мишка вошли в класс вместе с учителем.
Даже не взглянув на меня, Аня села на парту и раскрыла учебник.
Я чувствовал, что еще никогда она не была мне так дорога. Сжимая кулаки, я с отчаянием шептал ей в затылок:
— Дрянь!.. Дрянь!.. Клеопатра!..
— Что? — не расслышав, спросил Синицын.
— Заткнись! — прикрикнул я на него.
— Верезин! — сказал учитель, на минуту прервав свой рассказ о Робеспьере.
Я насупился и опустил голову.
В середине урока Аня, не оборачиваясь, передала на нашу парту записку. Записка предназначалась мне. Я злорадно усмехнулся, написал: «Передать Сперанскому» — и, выждав момент, когда учитель отошел к доске, положил записку между Ирой и Аней.
