(Яичницу с колбасой я любил больше всего на свете.)
— Не надо, — сказал я.
Саркастически улыбнувшись, я сел к столу и стал размешивать ложкой суп, как чай.
Мама густо намазала маслом кусок хлеба и положила передо мной. Я достал из хлебницы другой кусок. Без масла.
— Гарик! — умоляюще сказала мама.
Я молча продолжал жевать сухой хлеб.
— Хорошо, — сказала мама волнуясь. — Ты уже взрослый, я понимаю. Скажи мне только одно: это Марасан?
— Оставь, пожалуйста, Марасана в покое.
— А кто? — сейчас же спросила мама.
— Никто. Если ты не перестанешь меня допрашивать, я не буду обедать.
— Господи! — с тоской проговорила мама. — Как я ненавижу этот двор! Как я мечтаю поменять квартиру. Особенно с тех пор, как вернулся этот бандит. И потом еще этот Петя, которого выгнали из вашего класса. Игорь, ты давно дружишь с Марасановым?
— К сожалению, я с ним пока не дружу, — сквозь зубы ответил я.
— Не лги, — сказала мама. — Я все знаю. Как я за тебя боюсь, сыночек! Пойми, ведь у меня никого нет, кроме тебя.
— Что ты знаешь? Что?!
— Все. Я видела, как вы стояли. Два дружка. Какие у тебя с ним дела?
Это была пытка. Еще немного, и я признался бы, что мы с Марасаном ограбили квартиру.
— Гарик, — сказала мама, за подбородок поворачивая к себе мою голову. — Если ты не расскажешь мне всего, я немедленно позвоню папе.
(Наказывал меня только папа. Мама лишь говорила ему, когда меня нужно наказать. Папа всегда с ней соглашался. Я не помню, чтобы он когда-нибудь с ней не согласился. И еще папа никогда не откладывал кару. Если он говорил, что я не пойду в театр, так тут же рвал билеты. А мама прятала их и в конце концов возвращала мне.)
Я смотрел на маму исподлобья и медленно краснел от злости и обиды. Когда меня обижают, я всегда краснею и смотрю исподлобья.
— Я жду, — неумолимо сказала мама. — Гарик, я опаздываю на работу.
— Можешь ждать хоть до вечера! — закричал я со слезами и вскочил, уронив стул.
Всхлипнув, я убежал в свою комнату и захлопнул за собой дверь. Я чувствовал себя ужасно одиноким. У меня оставались только мои любимые Станиславский и Блок. Да еще, пожалуй, Марасан. Единственный, кто меня понял и даже хотел защитить.
На следующее утро я, как обычно, шел в школу.
Город начинал свой день. Нестерпимо блестели стекла в верхних этажах домов. Было солнечно, ясно, ветрено. На лужах уже хрустел первый, ломкий ледок.
Я люблю такие ясные, звонкие утра. Мне кажется, что перед ними могут сниться только хорошие сны. И люди, еще не успев остыть от этих снов, бывают особенно приветливыми.
