— Отстань! Чего ты? Я сам сильный.
— Отдай, Гуреев, — уговаривал Мишка. — Все-таки классный…
Воспользовавшись моментом, другие ребята со смехом выбежали в коридор.
— Стиляга! Стиляга! — донеслось оттуда.
Гуреев наконец выпустил свой портфель и с глубокой обидой проговорил:
— Педагог называется! Айда, Миш…
И мы с Геннадием Николаевичем остались вдвоем.
Классный стоял, сжимая в каждой руке по портфелю. Наверное, с минуту он стоял так и смотрел на дверь. Затем расстроенно вздохнул и, обернувшись, очень ловко метнул портфели — один за другим — на учительский стол.
— Чего ты стоишь? — спросил он смущенно, заметив, что я все еще торчу у своей парты. — Садись!
Он опустился на стул, а я продолжал стоять.
— Голова болит, — неожиданно пожаловался Геннадий Николаевич. — Что, у вас ребята всегда такие?
Я не ответил.
— Слушай, Верезин, — сказал Геннадий Николаевич, немного подождав. — Пойдем ко мне. Пообедаем, а потом в кино махнем. А?
Ему явно не хотелось расставаться со мной. Почему? Странный человек! Неужели он не догадывался, как я ненавидел его сейчас? Ведь это из-за него я сделался предателем.
— Сегодня я занят, — ледяным тоном сказал я.
— Ну что ж, — вздохнул классный. — Тогда иди.
Он поднялся, чтобы запереть отобранные портфели в стенной шкаф.
— Слушай, а может, тебя проводить? — неожиданно спросил он. — Как бы тебя ребята не… а?
— Не надо, — мрачно сказал я.
В коридоре раздались быстрые шаги, и в класс вошел директор.
— Что случилось? — спросил он. — Геннадий Николаевич, вы отпустили учеников?
— Отпустил, да, — негромко проговорил Геннадий Николаевич, не замечая, с каким удивлением я взглянул на него.
— Вот как, — сказал директор, испытующе глядя на Геннадия Николаевича.
Потом он взял его под руку, повел к двери.
— Отпустили — и ладно. Ничего особенного…
Когда директор и Геннадий Николаевич вышли, я стал медленно собирать книги. Мне было страшно подумать, что ребята, может быть, ждут меня в коридоре.
Выйдя в коридор, я огляделся. Никого.
В нашем возрасте люди бывают ужасно жестокими. Они ничего не прощают. Я не сомневался, что мальчишки ждут меня возле школы, заложив в карманы тяжелые кулаки, и договариваются, кто первым преградит мне дорогу. Так всегда бывает в жизни: преступление и наказание!
Но наказание, по-моему, должно следовать только в том случае, если виновный не раскаивается. А я раскаивался. Если бы этот злосчастный урок повторился и Геннадий Николаевич опять вызвал меня, я бы даже не встал. Сейчас я готов был извиниться перед всем классом. Только пусть меня не бьют. Представься мне сейчас возможность оказать Серёге услугу, я бы сделал это даже с риском для собственной жизни.
