Но Кумич уже принял решение. А ночь стояла темная, без единой звездочки на небе, только на углу улицы теплился тщедушный огонек стрелки-указателя, почти не видный и за десяток шагов. Какой-то человек, светя себе под ноги затененным синей бумагой карманным фонариком, перебирался через мостовую. Было тихо, лишь изредка, с набережной Дуная, доносился гул бесконечной вереницы тяжелых военных грузовиков. Да время от времени прилетал и еще какой-то другой, странный, ни на что не похожий рокот… Кумич прислушался, затаив дыхание, и на миг словно окаменел. «Перепил, видно! — подумал он, но все же снова прислушался. — Ну конечно, перепил!» Пошатываясь, он вернулся к себе под арку и запер на ключ калитку в чугунных решетчатых воротах.
И выпил еще — напоследок.
Прав ведь Шиманди. Колупаешься тут в мусорных ведрах, в то время как… Ведь это же историческое время, ох, какое историческое время!
Посапывая хронически простуженным носом, Кумич начал собираться. Не пробило еще и десяти, когда он объявился на улице Молнар.
Там, после стольких треволнений, хмельной сон быстро убаюкал его, и проснулся он, лишь когда русские орудия заговорили в полную силу.
Главный инженер Иштван Казар вернулся домой поздно. Уже под вечер в депо пригнали на ремонт еще три поврежденных паровоза. Тщетно протестовал Казар, объяснял, что в депо нет ни оборудования, ни людей для такого объема работ: комендант станции, эсэсовец, которого особенно выводил из себя ломаный немецкий язык Казара да еще с сильным алфёльдским акцентом, стучал по столу кулаком и клялся небом и землей, что «пересажает всю эту банду саботажников».
Казару пришлось снова оставить в депо на целую ночь и без того измученных, по многу суток не знавших сна людей. До одиннадцати часов Казар и сам, сбросив пиджак, помогал ремонтникам снимать обшивку котла. А затем все же решился: разделил бригаду на две части и половину послал в дежурку, чтобы люди могли попеременно отсыпаться, хоть по нескольку часов: до семи утра немецкого коменданта можно было не опасаться.
В дежурке, где стояло всего четыре койки, было конечно, невероятно тесно. Там разместилось шестнадцать человек: по двое — на самих койках и по двое — на снятых с них и постеленных прямо на пол мешках с соломой. Но даже так места на всех не хватило, и кое-кому пришлось брести на вокзал и там, среди солдат и гражданских, по многу дней ожидавших отправки, между котомок, ящиков и корзин, привалившись друг к другу спинами, хотя бы сидя, немножко подремать.
