Дневник дьявола | страница 48

— Вам нравится спать днем? Словно вампиру?

Где-то я это уже слышал.

От меня. В Румынии. Однако, произнеся это, я громко рассмеялся и разбудил тех, о ком говорил. Та история произошла в «черном» 1989 году, после которого все пошло по-другому, и каждому пришлось как-то с этим справляться, некоторым было легче, другим — труднее, хотя я испытывал странное ощущение, будто все происходящее меня вообще не касается и постепенно жизнь наладится.

Прежде чем тот год подошел к концу, я влюбился. В моем чувстве смешались злость, ревность и попытка целиком завладеть любимой, высосав все лучшее, что в ней было. Вероятно, я хорошо это скрывал, потому что, не догадываясь о моих намерениях, Анита одарила меня открытой и прекрасной улыбкой, которую я принял как должное. Как любому мужчине, мне льстило, что женщина, которая катится по наклонной, увидела во мне последний шанс на счастье и подлинную любовь. К тому же мне было на руку, что ей не нравился Фишман, потому что обычно мои любовницы только и ждали момента, когда смогут прыгнуть в его постель (особенно после того, как на моем теле начали появляться ненавистные зудящие пятна). Анита была посредственной журналисткой с большими амбициями и огромными глазами. Однако она не торговала собой и поэтому, тихо спиваясь, торчала в каком-то «желтом» издании. Впрочем, стоит признать, что я с пониманием относился к ее маленькой слабости, потому что являюсь сторонником теории, согласно которой каждый сам выбирает для себя то, что ему нужно для счастья. Фишман же не упускал случая поиздеваться над ней.

— Знаешь, как будет «журналист» в женском роде? — спросил он, когда я познакомил его со своей возлюбленной, и, не дожидаясь ответа, выпалил: — Журналюшка!

В другой раз он заявил:

— Поговаривают, что твою Аниту можно услышать трезвой только на автоответчике.

И так он насмехался над ней, очевидно, воображая, что обладает искрометным чувством юмора, а я старательно пересказывал ей все это.

Уже в начале декабря мы с ней договорились, что новогодний вечер проведем вдвоем в Париже. Фишман великодушно предоставил мне отпуск, ни словом не упомянув о своих планах. Когда в Румынии произошла революция, точнее, после того как в канун католического Рождества (sic!) народ поставил к стенке президента Чаушеску с женой, я еще раз уточнил у Фишмана, готов ли он дать мне несколько дней отдыха. Он ответил, что, хотя румыны выбрали довольно интересный способ покончить с коммунистами, ничего интересного он там не видит. Несколько месяцев различные агентства обрывали наш телефон, предлагая выехать в Бухарест, но Фишман каждый раз решительно отказывался, поэтому я окончательно купился на его заверения, что смогу спокойно встретить Новый год. Однако мне было слегка не по себе. Несмотря на то, что в последнее время мне случалось не видеть Адриана по нескольку дней, обычно это было обусловлено какими-то чрезвычайными обстоятельствами, например, уже упомянутой в этой книге смертью моей матери, хотя, наверное, ее кончина — не вполне корректный пример, потому что она умерла позже (черт бы побрал темп повествования, который мне приходится соблюдать), но и тогда я торопился вернуться к нему. Хочу подчеркнуть, что сейчас я уже знаю — причиной этого была не тоска, хотя когда-то думал именно так. Теперь я, полностью отдавая себе в этом отчет, могу назвать состояние неопределенности, вызываемое даже недолгим расставанием с Адрианом, «подавлением чувства ответственности». Я чувствовал, что необходим ему. Так, как если бы смыслом моей жизни было присматривать за Фишманом. Теперь я знаю, что это было моим долгом, как в известном отрывке из «Маленького принца», который отец часто цитировал мне, когда я был подростком: «Мы в ответе за тех, кого приручили». В свою очередь признаюсь, — прошу меня извинить за маленькую ремарку, — что всегда путал Антуана де Сент-Экзюпери с маркизом де Садом.