У стоявшего сзади Коляна отец Константин приостановился и дат послушнику знак следовать за собой. С тех пор и Колян перестал появляться среди братии.
В своей дальнейшей жизни Константин повторил отца Евлария, а Колян был при нем, как прежде он сам был при чудотворце. Скоро по Рязанской земле пошел мор и добрался до Красного села. Не было избы, откуда не раздавались бы стоны. Похозяйничала чума и в Захарьиной пустыни. Умерли тогда сам отец Захарий и многие старшие иноки. Игуменом в опустевшей обители стал молодой и крепкий здоровьем брат Макарий. В один из тех черных дней принял постриг послушник Николай.
Новоначальный испросил у игумена Макария дозволения обойти монастырь с благодарственным распеванием и был благословлен. Брат Николай забрался на монастырскую ограду и обошел ее поверху, распевая псалмы на высокий лад, по образцу преподобного Евлария. Изумив и взволновав братию несказанной красотой и проникновенностью звучания, он скрылся в келье отца Константина и больше среди других не показывался.
В Красном селе пение брата Николая не слышали, но деревня от него в тот же день возродилась: в других местах мор еще держатся, там же он пропал. Захарьинские иноки молили игумена возвестить чудо, но отец Макарий, ради покоя затворников, этого делать не стал. В утешение братии он ввел в службы высокое пение, однако новшество продержалось лишь до Стоглава. После Стоглавого Собора, пресекшего всякие своевольства, отец Макарий перевел службы опять на старые образцы и запретил называть затворников кенергийцами, как это повелось в пустыни после исцеления Иакова. Однако прилипшее к таинственникам имя за ними так и осталось — его перестали лишь произносить в открытую.
* * *
В начале апреля мне позвонил Гальчиков и поинтересовался, нашлась ли пропавшая рукопись. Это было неожиданностью — я думал, что наш контакт себя исчерпал.
— И никаких новых фактов в научной литературе?
— Новые факты есть, — сказал я. — Только не о самой рукописи, а о ее предыстории.
Узнав о статье Сизова, Гальчиков спросил, где она опубликована. Получалось, что не он меня, а я его информировал о кенергийцах и Евларии. Моего собеседника это не смущало. Сама невинность, он мне сказал:
— Уже завтра я буду знать столько же, сколько и вы, и мы сможем обменяться мнениями о публикации в «Любителе древности», если вы не против.
Я принял приглашение прийти к нему на воскресный семейный чай с пирогами.
Гальчиков оказался крепким, жизнерадостным мужчиной средних лет. Круглое лицо, круглые глаза, приятный, внимательный. На нем был спортивный костюм, служивший ему, по всей вероятности, домашней одеждой. Гальчиков ловко принял у меня пальто и открыл одну из двух дверей, выходивших в тесную прихожую. В комнате, используемой в качестве гостиной, я увидел, конечно, и иконы, и соответствующую домашнюю библиотеку, но в целом в ней была обычная обстановка, которую мне приходилось видеть и в других московских домах. Стол был накрыт на шестерых. Из нехитрого подсчета следовало, что у Гальчиковых трое детей.
