Она не могла определить, сколько ему лет. Волосы на висках немного серебрятся — но совсем чуть-чуть, а это ведь когда угодно может быть. Морщин на лице почти нет — только вот эти, у плотно сжатых губ, да еще одна, между бровями. Одна бровь рассечена у самого края светлым старым шрамом — едва заметно, и от этого даже сейчас кажется, что она удивленно приподнята. Глаза действительно необычные, чуть ли не у висков. «Такие у художников бывают, — вдруг вспомнила Лиза. — Кто это мне говорил — Наташа, что ли? Но он, конечно, вряд ли художник…»
Лиза уже приготовилась сидеть здесь не меньше, чем до вечера, и даже обрадовалась немного — вот и занятие! — как вдруг дверь приоткрылась.
— Юлия Георгиевна, вы уж меня извините — беда с этими электричками!
В палату заглянула аккуратная старушка в белом халате. Увидев Лизу, она недоуменно спросила:
— А жена его где же?
— В Париж улетела, — ответила Лиза. — Очень вас ругала, между прочим.
— Да я ж говорю, — зачастила сиделка. — Две электрички подряд отменили, ну что ты будешь делать! В третью и то еле втиснулась…
Что ж, значит, можно идти! Лиза почему-то вздохнула и пошла к выходу. У двери она обернулась. Лицо раненого почти сливалось с подушкой, только темнели брови — правая удивленно приподнята…
— До свидания, — сказала Лиза то ли сиделке, то ли ему.
— Путь добрый, детка, — ответила старушка. — Спасибо, что посидела.
Когда Лиза вышла на улицу, совсем рассвело. Ноги заскользили по талому снегу, мокрый ветер прильнул к разгоряченным щекам. «Куда же идти теперь? — подумала Лиза и неожиданно поняла, что задала себе этот вопрос без той горечи, которую вкладывала в него еще вчера, да и сегодня утром. — Просто — куда идти: в метро или на троллейбус?»
Она пошла пешком в сторону Садового кольца, и сильный мартовский ветер подталкивал ее в спину, точно поддерживал или торопил.
Впервые после рождения сына Инга Широбокова чувствовала себя спокойно.
Правда, Тоша всегда был хорошим мальчиком и не доставлял ей слишком много хлопот — по сравнению, например, с тем, как мучил свою маму соседский Вадик. Но уже одно то, что о ребенке приходилось думать постоянно, сводило Ингу с ума. Спит ли он, поел ли вовремя, почему не набирает положенного веса, почему такой бледный, или красный, или потеет по ночам?
Весь первый Тошин год вспоминался Инге как непрерывный кошмар. Со стороны, наверное, все это выглядело очень мило. Во всяком случае, Эльвира Павловна, новоиспеченная бабушка, то и дело восклицала по телефону:
