— Рудольф Иванович! Вот так встреча! — ликующе закричал мужчина. С этими словами он подошёл к нам и с восторгом два раза ударил Рудольфа по морде. Глаза Рудольфа подёрнулись туманцем.
Я тоже оторопел. «Эй! Эй! Чего вы там?» — закричал швейцар.
— Ничего, всё в порядке, дядя Миша — сказал мужчина и, пообещав — сейчас поссу и продолжим, — он ушёл в туалет.
Тут вышли ещё два мужика с продажными барышнями и тоже обрадовались встрече с Рудольфом, и тоже дали ему по многострадальной морде.
— Деньги где?! — трясли они Рудольфа, как осеннюю яблоню.
— Не успел я… Машина сломалась — хнычаще объяснил он.
Мы со швейцаром их кое-как оттащили, хотя барышни советовали оторвать Рудольфу яйца. А одна из них даже пыталась это осуществить.
— Пошли отсюда — сказал я — А то щас этот, из туалета выйдет.
И мы ушли восвояси. Дорогой молчали. Я из деликатности, Рудольф из-за стыда.
А потом я услышал, что Рудольфа положили в психушку.
И это была не тривиальная и обыденная белая горячка — профессиональная болезнь алкоголиков, а что-то похуже. Оттуда он выписался с инвалидностью II группы.
Последний раз я его видел на хоккее с мячом. Культивируется такая интересная игра в нашем городе. Стояла оглушительная оттепель, а Рудольф пришёл на хоккей в чабанском полушубке и тяжёлых сторожевых валенках — видимо не мог осмыслить погоду.
Он смотрел на меня кротким взглядом больного на голову человека. Заторможенный такой, с равнодушными, как у святого, глазами.
Началась игра, начались финты и пробросы мяча. Рудольф вёл себя неадекватно. Он не впопад вскрикивал и тихо радовался, когда нашим ребятам забивали гол. К концу первого тайма выяснилось, что перепутав формы, он болеет за команду противника.
— Наши же синие! — сказал я ему.
— А я думал белые, — застенчиво ответил Рудольф.
Я старался не лезть к нему в душу, но невоспитанность пересилила.
— Ну и как там в психушке? — спросил я.
— Нормально. Только главврач — псих — печально отозвался Рудольф.
— Кормят-то хорошо?
— Да, таблеток много — неопределённо отвечал Рудольф.
Мы поговорили ещё. Все врачихи — наркологи бросили его, переключившись на более цветущих мужчин, а у Рудольфа, как я догадался, кроме носков уже ничего не стояло. Жил он под присмотром мамы.
Не пил, не курил, стихов не писал. И от всех дел в связи с болезнью отошёл. Его газету о семейных отношениях ушлые люди перепрограммировали в порнографический вестник, поющий гимны блуду.
Издательство закрылось. Обо всём этом Рудольф рассказывал равнодушно, как о жизни на Марсе. И выглядел он, как огурчик, то есть как овощ. Ни мысли, ни страсти — ничего. Врачи ли его залечили, а может сказались многочисленные кодирования и антиалкогольные гипнозы? Не знаю.
