— Он предлагает отправиться вместе в какой-нибудь круиз. — Лицо ее светится.
Я закрываю крышку ноутбука:
— А тебе не кажется, что трех свиданий маловато, чтобы говорить о круизе?
Она поджимает губы и отмахивается:
— Да ну тебя, деточка. В самый раз. Денег у него полно, отправиться со мной в круиз для него все равно что пригласить в ресторан.
Я отворачиваюсь и отщипываю кусочек сэндвича, который зачем-то соорудила, хотя мне совсем не хочется есть.
Мама мечется по кухне, делает вид, что занимается уборкой. Обычно это делает домработница, которая приходит по средам, но, когда мама ждет мужчину, она думает, что засунуть подальше кухонное полотенце и побрызгать везде освежителем воздуха и означает навести в доме идеальную чистоту.
— Не забудь про субботу, — напоминает она, загружая посудомоечную машину, что уже само по себе удивительно.
— Да, мама, я помню, — вздыхаю я. — Хотя на этот раз мне можно было бы и пропустить.
Она разгибает спину и смотрит мне в глаза:
— Деточка, ты же обещала пойти. — В голосе почти отчаяние, ноготки нервно барабанят по крышке стола. — Ты же знаешь, я боюсь одна ходить в эту кутузку.
— Это не кутузка, а тюрьма, мамочка. — Рассеянно отламываю несколько кусочков от хлебной корочки, кладу их на тарелку. — И заключенные ничего тебе не сделают, они все под замком, как и наш Коул. И за дело, черт бы их всех побрал! — Мама опускает глаза, и мне становится мучительно стыдно. — Прости, пожалуйста. Я не хотела.
Ну уж нет, именно это я и хотела сказать, но не вслух и не ей, потому что ей всегда больно, когда я заговариваю о своем старшем брате Коуле, которому дали пять лет за то, что он сбил человека насмерть, когда пьяный в стельку сел за руль.
Мне кажется, я одного за другим теряю близких людей, и это ужасно…
Встаю из-за стола, подхожу к кухонной стойке, а мама снова принимается загружать посудомоечную машину.
— Ладно, так уж и быть, пойду.
Мама улыбается, лицо ее словно озаряется светом, выражение боли сменяется радостью; она благодарно кивает:
— Спасибо тебе, родная.
Как мне ее жалко, просто сердце разрывается. Двадцать два года они с отцом прожили вместе, а потом он взял и изменил ей. Но ведь мы все видели, что рано или поздно это случится. И подумать только, когда мне было шестнадцать и я призналась маме, что влюблена, родители старались сделать все, чтобы мы с Иэном не встречались.
У всех родителей извращенное представление, будто до двадцати лет человек не может понять, что такое любовь, словно возраст, в котором он способен влюбиться по-настоящему, определяется так же, как возраст, когда по закону разрешается употреблять спиртные напитки. Они считают, что «эмоциональная сфера» подростка не вполне развита, чтобы понять, «настоящая» у него любовь или нет.
