Но подавался на погрузку эшелон, и площадь затихала. Громко и резко врывались в тишину голоса военкомовских, словно кнутом хлестали по оцепеневшей толпе. Обалдевшие вконец, охрипшие от песен, новобранцы тупо сносили обнимки и причитания родни, торопились в свои команды.
Все устремлялось на перрон. Площадь пустела… На ней становилось так тихо, что было слышно, как хрумкают сено и овес понурые лошади.
Проходил час.
Паровозный гудок выдавливал из толпы последний протяжный стон.
А потом часами ползли по станционной улице безмолвные, осиротевшие телеги.
Когда провожали грязнушкинских, конюх Степан, прихватив с собой поллитровку, с утра подался на станцию. Опираясь на трость, подпрыгивая на здоровой ноге, он, как ушибленный воробей, скакал от одной подводы к другой, залихватски хлопал новобранцев по плечам, выпивал водки и лез целоваться.
К полудню он сел на одном месте и жаловался, едва ворочая языком:
— Эх, братцы родимые! Неужто усидел бы я в этом проклятом тылу, кабы — язвить ее в душу! — не распроклятая нога, а? Ить — свята икона! — у меня сызмалетства характер боевой, можно сказать — геройский! Разе здеся мое место? И должность моя небронированная: только бы и оказать себя перед людями! Да, судьба — холява… Выпьем, братцы, слеза душит… — Степан размазывал слезы грязной рукой и заливался навзрыд: — Кости свои хочу положить за Расею!..
И только недели через три затихла мобилизация.
Все чаще останавливались на Купавиной воинские эшелоны.
Вот это — другое дело! Никакого тебе беспорядка. Настоящие красноармейцы, настоящие командиры ехали. На этих можно надеяться.
Но когда я приходил домой и слушал радио, становилось опять тоскливо: наши все отступали и отступали.
И снова тянуло на вокзал, чтобы еще и еще посмотреть, что идут эшелоны на фронт.
А фронт был далеко.
И мы, купавинцы, толком про него ничего не знали. Слышали только по радио: отступают наши на заранее подготовленные позиции. Говорили еще, что немцы не сошлись с главными нашими силами.
Может быть, и вправду там, на западе, загодя сделали эти позиции, нарыли окопы да построили укрепления до самой Москвы. А где были раньше главные силы и откуда они шли на немцев, того и вовсе не знали.
«Сталин знает…»
Только война катилась перед нашими глазами пока в одну сторону: через Урал в Россию.
И новобранцев туда.
И эшелоны воинские туда.
Первый раз в жизни увидели целую эскадрилью самолетов — и она туда же.
А оттуда — ничего.
Каждый день ждали из-за Урала поездов. Прямо от людей хотели узнать: какая же она все-таки, война.
