Фокус в том, чтобы удержать в себе эти ее безнадежные мысли. Переварить и осмыслить. А так и тянет их опровергнуть, исторгнуть из себя, как рвоту.
Пытался не соглашаться. Да он же… И в голову лезла разная пустяковина, которую вслух стыдно даже поставить в счет. Вроде того, что именно он уступил ей место, на котором она служит уже столько времени. Его же сперва пригласили. Но честность подсказывала, что он сам нисколько не хотел идти туда, а и пошел бы, так столько лет ни за что бы не усидел. Марфино терпение и профессиональные навыки – вот почему она держится на этом вулкане, а вовсе не его тогдашняя рекомендация…
Но он же за нее жизнь готов отдать! Ее враги – его враги. Он даже отказался от договора, который Мурат предлагал. Из неприятельских рук – ничего не брал…
Марфин ответ:
– Опять подтасовываешь… Да нет у меня врагов… Кроме тебя.
И ведь сам вытащил ее после завтрака на велодорогу. Шли как раз около бирюзового храма, видного со всех сторон. Проезжаешь на маршрутке по Крылатскому мосту – и вот оно, Рождество Богородицы, стоит на холме. Значит, почти дома…
Но Марфа брела с опущенной головой.
– Наверное, я сама виновата. Беззаветно служила тебе – по модели моей мамы. Теперь вижу – по домостроевской модели. Хотелось, конечно, чтобы мужчина был главой, защитником. Но самоотверженная сердечность подразумевает, что, принимая ее – а ты принимал, – человек в ответ тоже будет сердечен… Вот с этого места начинается моя ошибка. Ты был раздвоен. Считал, что раз меня любишь, то больше ни о чем заботиться не надо. А надо было честно проанализировать свое мелкое подсознание. Оно подсунуло тебе аргумент: я же глава! А раз главный, значит, и в профессии всегда должен быть впереди. Ты и рвался вперед, но твое профессиональное эго оказалось заурядно ревниво. Оно постоянно приглядывало за мной, придерживало меня, не обременяя твою совесть… Как бы незаметно для тебя… И ты не хочешь стать честным. Значит, невозможно сделать так, чтобы ты мне не мешал. Надо разделяться.
Все это говорилось утром, но тон был вечерний, усталый.
– Представь, что я умерла…
В ее отчаянии не было энергии, которая сжимает все чувства, чтобы потом они расправились и, как пружина, вытолкнули тебя из черноты к свету.
Снова дамоклов меч повешен? Да Филипп уже примеривался к одиночеству. Получалось – как к смерти. Причем не Марфиной, а своей.
– Клянусь: я исправлюсь! Больше не буду тебе мешать… – прошептал он, схватив ее холодную ладонь в правую руку.
