А душевная скорбь прячется не только от глаз посторонних, но и до самого человека она доходит не сразу – как свет угасшей звезды, застигает его не во время прощальных дней, а сильно после…
Когда вдруг учуешь, например, запах «Красной Москвы»… Собираясь в гости или в филармонию, мать Филиппа встряхивала флакон, ловко доставала тугую притертую пробку и дотрагивалась ею сперва до мочек отцовых ушей, потом прикладывала к своим, потом оттягивала ворот блузки и засовывала чуть согревшуюся стекляшку внутрь, в щелку между высокими грудями, которые опали только в последней ее больнице…
Пока Филипп отвечал на непрактичные вопросы любознательной свояченицы, Марфа справилась с засором в кухонной раковине и отдраила тарелки, кастрюли, сковородки с помощью уже забытого ею хозяйственного мыла: покойная экономила на моечных средствах – все, что больше привычных копеек, казалось ей дорого, наносило урон душе. Душе, а не кошельку: деньги, которые дарила ей московская дочь, остались почти не тронутыми. Лишь пятьсот долларов из всей суммы теща перераспределила за год до смерти – отдала их старшей дочери на заграничную поездку. В Турцию. Сказала, что подарок москвичей. Сама Клавдия Григорьевна ни разу за кордон и не взглянула. А так хотелось…
– Моя вина, – в своем недлинном тосте призналась Марфа, вернувшись за поминальный стол.
– Ну что ты! Не говори так! Ей бы сил не хватило на такую поездку! Зато вы меня отправили, вот уж спасибо! На всю жизнь память! – Мария привстала, потянулась бокалом к сестре, пошатнулась и снова плюхнулась. На колени к зятю. – Ой! Какой худой! Жена плохо кормит! Я тебя не раздавила своими телесами? Ну ничего, хоть меня, квашню, потрогай – жена-то худышка, подержаться не за что…
– Спасибо за комплимент… – перебила Марфа, выручая растерявшегося мужа. – Раз я не толстая, то съем пирожное, а ты бы пошла проветриться. И по дороге унеси что-нибудь со стола в холодильник… Хватит пустословия. – Строгость в ее голосе нарастала и почти перешла в сердитость. От горя, от усталости. – Не забыла – завтра мы уезжаем… – прозвучало мягко, примирительно. И даже радостно. Как будто отъезд из бывшего родного дома – спасительный свет в конце тоннеля…
– Так и есть, – призналась Марфа, когда они с Филиппом стояли в пустом коридоре купейного вагона, расплющив носы о холодное стекло.
Из стоячей заоконной темноты на них через равные промежутки времени налетали неяркие огни – мазнут своим светом и исчезнут… Даша уже ровно сопела на верхней полке, а им обоим не спалось.
