Виничио было страшно, но он ни за что не признался бы в этом. Он винил себя в глупости и еще кое в чем похуже, удальски сжимал в зубах свисток, но все равно было страшно: стоило залаять собаке или какой-нибудь птице взлететь из-под самого колеса, и у Виничио начинало стучать в висках. Сердце билось так сильно, что ныло в груди, хотелось плакать, и тогда он жал на педали как безумный.
С тех пор как дважды в месяц Виничио попадал на неделю в ночную смену, он наизусть знал эту дорогу. После Мадоннины дело шло несколько лучше — он въезжал в Каленцано с его освещенным баром и домиками у подножия холма, мимо которых, благодаря легкому наклону, мчался, как птица. Потом дорога становилась менее пустынной, а когда кончались фонари, сразу же появлялся цементный завод с шумом своих машин и ярким светом неоновых ламп, подчеркивавшим на переходных мостках фигурки рабочих, точно вырезанные из черной бумаги. Оставалось проехать пустынные поля возле железнодорожного моста, но как только Виничио проскакивал под черной аркой, тут же начинали маячить яркие огни Прато, бодрствующего днем и ночью, делового, всегда шумного города. Виничио притормаживал, чтобы резко повернуть на улицу Горелло, затем с силой два-три раза нажимал на педали и, наконец, останавливался, скользя башмаком по краю тротуара. Если его замечал старик Аделио, теперь уже полурабочий-полусторож, то тот никогда не забывал сказать ему по привычке:
— Жми, Нини, жми! Все равно отец купит новые!
Эта шутка могла бы рассмешить, но смеяться не хотелось, потому что теперь в семье Джорджетти никто, кроме Виничио, не приносил получку домой.
Отец уже два месяца жил за счет кассы взаимопомощи. А что могла сделать мать с маленькой Тоской и Манолой? Разве что наняться на несколько часов в услужение.
Виничио приходилось вкалывать по двенадцать часов в сутки: неделю — в дневную, неделю — в ночную смену. Ему здорово повезло, что хозяин принял его на работу: ведь месяц назад ему и тринадцати не было. Впрочем, в цеху у Фралли было семеро таких, как он, которые гнули спину «на чужих», и всем им, кроме «старика» Джиноне, которому стукнуло уже двадцать восемь, было меньше шестнадцати.
Всех их так же, как Виничио, приставили вначале к шпулям, а потом к станку.
Говорят, то же было и в сотнях других мастерских с их назойливым стуком машин, шумевших по всему Прато.
Виничио поставил велосипед под навес, за гаражом, где стояла хозяйская «Джульетта», снял с рамы сумку, куда мать положила бутерброд с яичницей и бутылку с разбавленным вином, толкнул заднюю дверь в мастерскую, и на него сразу же обрушился мерный шум машин, хотя помещение, куда он вошел, было лишь складом, а станки стояли дальше, за закрытой дверью. Двое ребят уже ждали начала смены.
