Наступила зима, выпал снег, с виду теплый, как лебединый пух. Головы на стенах домов тоже были покрыты снегом и, казалось, коченели от холода. Пришло Рождество, а с ним наряженные елки, вокруг которых дети распевали:
Новогодняя елочка — самое чудесное дерево
Из всех земных деревьев!
Как оно сегодня красиво цветет, это волшебное дерево,
Покуда сверкают его украшения,
Покуда сверкают его украшения,
Да-да, сверкают!
* * *
Однажды в морозное утро, когда в городе катались на санях, пришло письмо со штампом Дрездена, где проживали родители Эгона. Отец Ильзе куда-то задевал очки, а потому дал письмо дочери, велев прочесть его вслух. Письмо было кратким и печальным. Отец Эгона сообщал, что его сын сошел с ума от любви. Он рассказал о том, что Эгон, желая во что бы то ни стало заполучить сокровища царей-вохвов, утратил рассудок, и его пришлось поместить в больницу для умалишенных, однако в своем умопомешательстве он не перестает повторять имя кузины.
После этого письма Ильзе стала быстро чахнуть. Щеки ее ввалились, губы побледнели, глаза приобрели странный блеск. Она перестала заниматься стряпней и шитьем. Все свое время она проводила за фортепьяно или в мечтах. К середине февраля она слегла.
* * *
В это время печальная новость взволновала всех жителей Хильдесхайма. Тысячелетний розовый куст, чудесный свидетель основания города, стал гибнуть от мороза и старости. За собором на закрытом кладбище, где он рос, ствол его стал сохнуть. Все были в отчаянии. Муниципалитет пригласил самых опытных садовников. Однако они признали, что не в силах оживить куст. Наконец явился один садовник из Ганновера, который взялся лечить растение. Он пустил в ход все достижения своей науки и искусства. И вот в начале марта в город пришла большая радость — все поздравляли друг друга: — Розовый куст ожил! Садовник из Ганновера вернул ему жизнь с помощью бычьей крови!
* * *
В то утро родители Ильзе рыдали над могилой дочери, умершей от любви. Когда выносили гроб, обтянутый белым шелком, резные раскрашенные головы на фасаде дома дрожали, покрытые снегом, и, казалось, всхлипывали:
— Ringel, Ringel, Reihe! Прощай, Ильзе, прощай навсегда! Прощайте вы, ее добродетельные грехи, и вы, ее добродетели, что были не столь прекрасны, как она сама! Прощайте навсегда!
Перед траурной процессией шел полк. Барабаны и флейты играли тихую и грустную мелодию. Женщины кланялись и говорили:
