— Симон-Петр, отныне я — то же, что и ты, и с этих пор у нас одинаковые имена. Я буду жить столько же, сколько будет жить церковь, которую ты возглавляешь. Ты — ее добрый пастырь, я же — злокозненный вожатай. Там, где ты будешь олицетворять собой небесную благость, я стану адской злобой, что будет приводить в движение, когда мне заблагорассудится, легионы бесов и мириады ангелов.
С этими словами он исчез, и апостолы тщетно искали его глазами на площади, куда через городские ворота входила процессия самаритянок, и каждая придерживала рукой покачивающийся на голове кувшин с крестильной водой.
* * *
…И, узрев двух приближающихся старцев, которых невозможно было отличить друг от друга, Нерон задал вопрос:
— Кто из вас тот галилеянин, чьи чудеса изумляют город?
Один из пришедших молча возвел глаза к небу, меж тем как второй воскликнул:
— Вот этот, который так похож на меня, самозванец! О цезарь, сейчас в этом саду, где ты нас принимаешь, я на твоих глазах вознесусь в воздух, словно взлетающая птица. Мое искусство позволит мне тем самым смутить и поразить этого молчуна.
Император рассмеялся.
— Чужеземцы, — промолвил он, — я ведь поначалу принял вас за Кастора и Поллукса>{60}, но они любили друг друга и жили попеременно. Ваша вражда распаляет мое воображение. Ну что ж, кудесники, показывайте свои чудеса. Я буду аккомпанировать на лире каждому вашему движению. А потом увековечу ваше состязание в алкеевых строфах.
И он увидел, что лицо старика, который обратился к нему, спокойно и исполнено хитрости, а на щеках у того, что молчал, непрестанно струящиеся слезы прорыли две борозды. Взяв настроенную лиру, Нерон заиграл на ней, и тот, который не плакал, воскликнул:
— Петр, настал наконец миг, когда я повергну тебя. Мое искусство сотрет и уничтожит твое невежественное волшебство. И на небесах, и в преисподней уже наготове мои пособники.
Он начертал на земле имя АНАТАНА, которое одинаково читается и с начала, и с конца. Темное облако поднялось над этим именем, и волхв повелел ему:
— Анатана, владыка ада, если мой враг нападет на меня, когда я начну подниматься с земли и буду не способен защититься, напусти тьму и во тьме срази его.
Он присел, развязывая ремни правой сандалии, украшенной на подъеме треугольной золотой монетой, затем выпрямился, возглашая:
— Элоах Канаах, ревнивый Бог, привратник западных ворот небесной обители, отступи и открой их, дабы пропустить тех, кто служит мне!
И следом он громогласно воззвал:
