Упрощение, если не искажение истины кроется в суждении, что судьбу режиссера решила злая воля неких руководителей, которые отторгали «поэтический кинематограф». Параджанов на так называемом постсоветском пространстве, как сегодня Балаян в кино, Виталий Коротич в литературе, – стандарт, эталон мастерства. Это бесит бездарей, пробуждает их дьявольские разрушительные инстинкты. Когда я начал работать над биографией Сергея Иосифовича, уже знал его фильмы. В начале 1970-х с четой Стельмахов и с родителями на студии Довженко увидел оригинальный вариант «Саят-Нова». Я имел представление и об изобразительном искусстве Параджанова. Но после прочтения книги писем из заключения открыл великого прозаика. Только одних этих писем достаточно для того, чтобы войти в историю. Как жалки на этом фоне потуги различной «постмодернистской» и иной шушеры замолчать величие гения!
Четыре года хождения по мукам: Лукьяновская тюрьма в Киеве, зоны поселков Губник, Стрижавка, Хмельницкая и Донецкая пересыльная тюрьмы, Перевальская зона возле нынешнего Алчевска. В эту пору Большой землей, Генеральным штабом по освобождению узника совести стала квартира семьи Щербатюк на улице Пирогова в Киеве. Армянская национальная фильмотека и Музей Сергея Параджанова в Ереване в 2000 году издали книгу «Письма из зоны». Редактор ее – Гарегин Закоян при помощи и участии Светланы Щербатюк собрал 190 писем узника, воспроизвел огромное количество документов, художественных произведений Параджанова. Закоян подарил книгу Светлане Щербатюк с надписью: «Я всегда помнил и любил Вас. Вы всегда были рядом».
Литератор Г. Кубатьян, один из самых дотошных знатоков творчества Параджанова, считает: «…Эти путаные, порою невнятные, нашпигованные всякой всячиной письма невероятно увлекательны. Не только тем, что в них там и сям разбросаны замечания о кино, встречаются мимоходом и характеристики коллег, и того человеческого крошева-месива, которым он окружен за колючей проволокой, и принципы поведения в искусстве и, шире, в жизни: «Действуйте энергично! Настырно! Скромно! Добродушно! Оставьте резерв в потенции! Не все обнажайте! Ни на суде, ни в любви! Ни на допросе! Истина!» Все это занятно, но поверх этой окрошки или даже помимо нее вырастает образ отверженного существа, преисполненного творческой и нравственной силы, образ экзистенциальный, глубокий, мощный, нерасплесканный и неисчерпанный, хотя рефрен о том, что с кино покончено навсегда, повторяется регулярно. Сто девяносто писем из зоны вроде бы не соотносятся с фильмами Параджанова, снятыми до и после отсидки… не комментируют их и не помогают понять или расшифровать. Если это комментарий, то не к фильмам и замыслам, а к судьбе – в уже помянутом экзистенциальном смысле. К судьбе человека, судьбе художника».
