Вся кровь, казалось, отхлынула от лица Муромцева, он откинулся назад, и на щеках его заходили желваки.
— Кто вам это сказал?
— Царенко. А ему сообщил Кулаков — он говорит, что знает вас по Ленинграду.
— Какого черта, я никогда его прежде не встречал!
— Вы просто его не замечали, а он вас помнит — он жил, кажется, где-то по соседству от вас. Царенко велел ему пока молчать, но вы должны знать, что командир вас ненавидит и в любую минуту может использовать это против вас.
— Ненавидит? — потрясенно переспросил Петр. — За что меня может ненавидеть Царенко, что я ему сделал?
И тут Злата, не выдержав, разрыдалась, а потом сбиваясь и путаясь, начала рассказывать — о той ночи на берегу реки Сож, когда командир взял ее силой, об их короткой связи, окончившейся после гибели Феди Бобрика, об отказе, которым она ответила на его нынешнее предложение.
— Он угрожал, он ненавидит вас из-за меня! Он ненавидит вас, потому что я вас люблю! Я знаю, что вы меня презираете, но я вас люблю! Я люблю вас, товарищ, военврач, я люблю тебя, Петенька, мой ненаглядный, родной мой!
Словно свет вспыхнул в полутемной каморке, где они находились, — такое сияние озарило внезапно лицо молодого военврача при последних словах Златы. На миг он закрыл глаза и встряхнул головой, словно хотел убедиться, что не спит, потом вновь открыл их и глухо спросил:
— Это правда, Златушка? Знаешь, я недавно задремал, потом ты сюда вошла, и я очнулся и решил сначала, что ты мне пригрезилась. Может, мне и вправду это снится?
Она вытерла слезы и улыбнулась.
— Каких вы хотите доказательств, товарищ военврач? Какие потребуете — такие я вам представлю.
— Это тебе решать, — пристально глядя на нее, медленно произнес Петр, не трогаясь с места.
Она поднялась, обошла стол и, положив руки ему на плечи, почувствовала, как пульсирует кровь под тонкой гимнастеркой.
— Я уже все решила.
Он прижался щекой к тонким пальчикам и на мгновение словно застыл, а потом вскочил на ноги и, заключив ее в свои объятия, начал целовать. Забыв обо всем на свете, они срывали с себя одежду, и лишь в какой-то момент у Петра в подсознании что-то сработало — он сообразил закрыть дверь на крючок.
Часа через два их разбудил громкий стук. Крючок вылетел из своего гнезда, и дверь широко распахнулась. В разверзшемся проеме стоял Царенко, а из-за его плеча выглядывала хитрая мордочка фельдшера Кулакова.
— Встать, мать твою! — взревел командир, в бешенстве глядя на обнаженных Злату и Муромцева. — Встать смирно, когда тебе приказывает старший по званию! А ты, — он повернулся к Кулакову, — убирайся, и чтоб духу твоего тут не было!
