— Сколько часов прошло после ранения?
— Его еще утром ранило, но раньше не смогли доставить, товарищ военврач, — оправдывалась Верка. — Волошина к нему подобралась и на месте перевязала, чтоб кровью не истек, а с поля боя вынести было никак невозможно, потому что огонь был сильный — толку-то тащить человека, если все равно расстреляют по дороге. Потом уже, когда немцы перестали палить, мы его вынесли. А что уже не будете оперировать? Он ведь в сознании, все понимает, — жалостно сказала она.
Всем было известно, что раненых в область брюшины, если прошло больше пяти-шести часов с момента ранения, доктора на операцию не брали — не было возможности тратить время на заведомо обреченных людей, нужно было заниматься теми, кто мог выжить. Муромцев встретился взглядом Веселовым, который с трудом приподнял голову, вслушиваясь в разговор, и коротко приказал:
— На стол, буду оперировать.
Около полуночи Злата зашла в большую палату, бывшую когда-то школьным классом, чтобы еще раз взглянуть на политрука. Виктор был в сознании и лежал, неподвижно уставившись в потолок блестящими от жара глазами. Лицо его пылало, дыхание было тяжелым, и кончик языка постоянно касался сухих губ, но Злату он узнал.
— Ты, Златушка? — голос его звучал слабо и как-то по-детски беспомощно. — Ребятам передавай привет, и зайди к доктору — скажи ему спасибо. Прямо сейчас зайди, хорошо? А то я уже, может, сам не успею сказать. Зайдешь?
— Зря ты это, — скрывая слезы, она поправила ему одеяло и, наклонившись, поцеловала в лоб, — но зайду, конечно, раз ты так просишь.
Петр Муромцев, фельдшер Кулаков и толстая пожилая медсестра Прасковья Тимофеевна ужинали в маленькой комнатке, где когда-то хранился школьный инвентарь. От натопленной «буржуйки» было жарко, и Петр, прислонившись к стене, неожиданно задремал, продолжая сжимать в худых пальцах железную кружку. Злата остановилась на пороге, нерешительно глядя на его измученное лицо, но Кулаков при виде нее расплылся в доброжелательной улыбке:
— Милости просим к нашему столу, Златушка, у нас кипяток еще не весь вышел.
Улыбка фельдшера вызвала у Златы сильное желание вылить весь этот кипяток ему на голову, но она лишь плотно стиснула зубы и отрицательно качнула головой. Однако медсестра выскребла ложкой остатки тушенки, положила на хлеб и, протянув Злате, густым басом настойчиво пригласила:
— Садись, девка, поешь, намаялась ты сегодня. Дай-ка, чаю налью тебе в кружку.
От звука ее голоса Муромцев вздрогнул и открыл глаза.
