Аида вдруг разозлилась и начала орать:
— Где лицо?! Я тебя спрашиваю, где глаза?
Женька хотела сказать, где у нее глаза, и даже нецензурно сказать. Но многолетняя привычка работать, раз уж собрались именно работать, заставила ее собраться. Черт, про что думать-то? Ни про кого из своих бывших вспоминать не хотелось. Выражение ее лица явно Аиду не устроит. И вдруг она вспомнила, как они с Сережей впервые приехали в этот дом. Стояла ранняя весна: грязь, последний снег. Но на «Ниве» они проскочили. Растопили печь и пошли в лес. Там она остановилась возле березы. Сок стекал по коре. И Женька припала к открытой ранке на стволе прямо губами. А когда повернулась, облизывая кисловатый сок, увидела Сережины глаза. И тогда они обнялись и легли на сухой пригорок. Прямо рядом со своим лицом Женя увидела крохотные пушистые цветки сон-травы… И все в ней стало нежно, пушисто и фиолетово, как эти жалкие цветочки… И это открылось ему навстречу, и сомкнулось вокруг него…
— Ага! Есть! — победно заорала Аида. — Еще, вот, вот! — Она продолжала бегать вокруг Женьки и щелкать затвором.
Потом они вымылись теплой водой уже по-настоящему и посидели, пока Женька расчесывала свои длинные волосы, а Аида, снова не выдержав, опять поснимала ее в мокрой завесе русых прядей…
Ели возле дома, под орехом. Позвали бабу Ганну, но она застеснялась… Принесла козьего молока и пяток яиц, но за стол не села…
— Что вам, молодым, красивым на старуху смотреть… Вы ешьте, деточки, ешьте…
Женька собрала ей гостинец из городской колбасы и конфет и сунула в опустевшую банку из-под молока. Молоко моментально выдул Мишель, после чего опять начал трепаться безостановочно, как одержимый…
— Обрядность сельской народной жизни держала человека в некоем духовном пространстве. Дарила быту особый, внеутилитарный смысл. Действие превращалось в действо…
Говорил он умно, но, как всегда, раздражал Женьку. Почему-то ее все сейчас раздражали: и Аида со своей непрерывно работающей камерой, и Сергей, заботливо кутавший ее в какой-то платок, и даже безобиднейшая баба Ганна, радостно живописующая красоты сельских свадеб, благо нашлись слушатели… И Женя ушла подальше ото всех, за соседний двор, на пустой лужок, где паслись две козы, и села там на траву…
Тишина упала на нее… Ах, какая благословенная тишина! Она глядела в небо, словно опять стала ребенком, словно могла быть беспричинно счастлива… Следила за облаками, придумывала про каждое историю… Откуда-то из-за тысячи лет кричал кто-то, звал ее по имени: «Женя! Женя!» «Женя — это я, — подумала она. — Как странно».
