— Ешь!
Тарелка энергично пододвинулась ко мне. Я уже приготовился было взять рукой первый кусок, но вовремя спохватился и попросил разрешения воспользоваться вилкой. В глазах деда на секунду блеснуло выражение удовольствия, и он протянул мне вилку с ножом. Взяв ее в левую руку, а нож в правую, я, не торопясь и тщательно пережевывая, расправился с содержимым тарелки. Через секунды передо мной лежало уже целое яблоко.
— Теперь при помощи ножа покажи, как ты усвоил урок. Я начал, подражая деду, активно орудовать ножом и разрезать яблоко на куски, но скоро понял, что достигнуть его огрызочных стандартов мне никогда не удастся. Это было выше моих сил. Я боялся порезаться и решил сдаться на милость победителя. Дед это почувствовал и победоносно взирал на меня.
— Вот это огрызок, — он указал на свои, — а то, что у тебя — недоеденное яблоко. Впрочем, если ты считаешь, что тебе не по силам справиться с ножом, можешь есть яблоко целиком с косточками. Так поступают люди в деревнях, и вреда от этого еще никому не было. Впредь будешь предъявлять мне свои огрызки. И запомни, в блокаду от такого вот пустяка могла зависеть человеческая жизнь.
Я отложил в сторону нож и героически на глазах у деда начал расправляться с остатками своего яблока. Демонстративно работая челюстями, тщательно пережевывая косточки и чешуйки, я впервые победоносно взирал в его глаза. На, получай! Я разжевал и проглотил все без остатка, а тебе, интеллигенту-чистоплюю, так сделать слабо! Мои смелые мысли так и не были озвучены, но и без этого полная победа была за мной, ведь я съел свое яблоко на сто процентов, а он в лучшем случае на девяносто пять. Не дождешься, никаких огрызков теперь вообще не будет, и даже ты со своими эталонно тонюсенькими огрызочками не сможешь отныне мне делать никаких замечаний.
С этого времени у меня появилась устойчивая привычка есть яблоки и груши целиком с костями. С улыбкой приходится признаться, что этот эксперимент удался деду на сто процентов и огрызков я не оставляю за собой по сей день. И грустно и смешно.
Дедов диктат мне пришлось ощущать в прямом смысле с младенческого возраста. Оказывается, будучи грудным ребенком, я категорически не желал отрываться от материнской груди даже тогда, когда прорезались зубы. У мамы от боли текли слезы, но она предпочитала жертвовать собой ради любимого сыночка. Сейчас мне даже немного стыдно, но тогда без угрызения совести я терзал губами и зубами мамины груди поочередно, жадно вытягивая из сосков порозовевшее от крови молоко. Мама мучилась, но материнское чувство было сильнее боли, она не могла устоять перед душераздирающими криками своего первенца. И тут в дело вмешался дед. Услышав от бабушки про мамины мучения, он позвонил папе.
