Из-под первой записки — в точности аптечные навороты на микстуре — выглядывает вторая:
«Я, Митяева Дарья Викторовна, отказываюсь от своей дочери, родившейся 4 мая этого года. Я хочу, чтобы ее воспитала гражданка журналистка Инна Степнова, отчества не знаю. Обещаю И. Степновой не мешать и ребенка не отбирать. Делаю все сознательно.
13 мая 2001 года».
Типа подпись — страшная каля-маля.
Сучка! Найти и убить. Задолбить ногами…
— Господи боже, этого не хватало! Что за люди, ну что за люди! Как можно бросить такое чудо! — это мать во время моих раздумий втащила «люльку» в прихожую, вынула тельце, давай разворачивать… Кому как, конечно, по мне, чудо какое-то неаккуратное. Страшненькое, под стать банановой коробке, одеялу и…
Рвотный позыв сдержала только утренняя пустота желудка — пуповина новорожденной, сантиметров едва не двадцать, завязана отвратным узлом. Где же Дашка, паскуда, рожала?.. Ох, как мама причитает!
Безымянная Пашкина дочь издает невнятные страдальческие звуки и корчится у мамы на руках. Одеяло сзади мокрое. Мне это кажется трагедией:
— Мам, смотри, она описалась! Что делать?!
— Она не раз описалась за ночь, — сердито откликается мать. — С детишками это, знаешь ли, бывает, и голосок свой умерь, а то она может даже обкакаться.
Маменька моя с юмором. Иногда — с черным. И с золотыми руками. А у меня вместо рук — «золотые перья».
— Накормить ее надо и перепеленать, — продолжает. — И только потом что-то делать.
— Да, — вроде как шучу и я, — снять штаны и бегать, потому как вариантов нет. Подкидывали ее мне, как видно из записки. Ты, мам, рада?
— Потом поговорим…
Дебет-кредит, актив-пассив: ребенок рожден черт знает где, неведомо кто принимал роды, может, братья-хиппи, сознательно избегающие больниц. Их здоровье — их проблемы. Меня-то волнует другое: у девочки нет никаких документов, кроме явно неформальных Дашкиных писулек. Вся бумажная процедура отождествления ее с человеком ложится на меня. Оно мне надо?!
В уме — провал, в сердце — смута, в руках не держится кружка с молоком, которое мать велела подогреть для мелочи пузатой. Как ее, кстати, кормить, если последняя моя соска выброшена двадцать восемь лет назад? Теперь мне ее заменяет сигарета.
Вся надежда на маму — что она еще не забыла, как с грудными обращаться.
Гляди-ка — не забыла! Глаза боятся — руки делают.
Пока я очертенело курю в прихожей, пугаясь собственных глаз, пойманных зеркалом, она шумит водяной струей, трещит разрываемой фланелью, звякает ложками и наконец командует:
