Она шла прямо к Севе, сидящему на корточках возле подъезда. Белая-белая и высокая — выше мамы, выше дедушки, выше тети Оли на каблуках, выше телефонной будки, но ниже крыши дома. Что на ней надето — не понять. Целеустремленно приблизилась, налетела на Севу. Она не страшная, она — как оживший снеговик, только ведь сейчас лето, летом снеговиков не бывает. Если были бы, они бы растаяли. А она не тает. И еще, она на снеговика лицом не похожа, у снеговиков нос морковкой, а у нее как будто и вовсе лица нет. Есть глаза, они смотрят, а откуда смотрят, непонятно. Она совсем близко, но все идет, дойти не может. Но ей нужен Сева, она несет ему какое-то слово, оно скрыто в складках белого облака, что колышется вокруг фигуры, в мерной и сильной походке, в порыве навстречу мальчику, в пристальном взгляде…
Мамка выскочила из подъезда, схватила Севу поперек живота и понесла в дом. Хорошо, что поднималась мама с Севой в руках невысоко — на первый этаж. Сева только поздоровался с тетей, что открыла дверь, и — к окну! Ведь он не понял самого главного — что она ему сказать-то хотела? Ага, счас — будет она дожидаться! Никого у скамейки нет.
Кто нашептал Севе в четыре года и девять месяцев такие взрослые мысли, неведомо, но он знал доподлинно, что белая она приходила именно к нему с важной вестью, и мама не дала дослушать, и теперь она обиделась, и никто не принесет ему упущенную мудрость.
По ночам белая женщина проходила мимо Севы и вступала в черноту, что воротами распахивалась перед ней. Сева вскакивал с постели и глядел вслед, но ворота закрывались, и всякий раз был кошмаром оттого, что самое главное снова утрачено, а следующей встречи может и не случиться. Испуг неконтакта раз от разу становился горше. Ну как все это рассказать большим? Бывает, совсем решишься — вдруг они знают, как ее найти, например! — но тут же внутри становится неуютно, будто целую упаковку «Холодка» проглотил. Это уж Севе известно — она рядом и все слушает. Обижается. Трепло, думает, этот Сева, не скажу ему ничего, пусть до конца жизни ищет мудрость у своих взрослых. Стоит захотеть проболтаться — и она пропадает на несколько ночей.
Годам эдак к десяти полночные вскакивания стали редкими — раз, много два в месяц. Мать перекрестилась. Доктор счел за лучшее согласиться. А Сева загрустил, потому что она отступилась.
В школе учился неровно, зато появилась тяга рифмовать слова.
Когда он первый раз слепил фразу «Дождь пошел — стал мокрым пол», мать обрадовалась несказанно. Похвасталась, видно, спроста классухе, чтобы не ругалась, что у Севы успеваемость хромает. А та — директрисе. Так и вышло, что к каждому школьному мероприятию Севе вручали темы будущих стихов. Сева честно писал… но ему это занятие становилось уже в тягость. А однажды ночью, классе в пятом, проснулся от того, что его распирали слова. Опять подскочил в кровати — и на соседнем диване в панике подскочила мать.
