. Это была его излюбленная тема. Часами он мог вспоминать время, которое глубоко волновало его. Потом он вдруг переставал работать, умоляя открыть чуть больше мое декольте.
— Ниже, ниже, прошу вас, — настаивал он. — Бог мой, почему вы не показываете вашу грудь?.. Это преступление!
Я много раз видела, что он готов был расплакаться.
Никто, как Ренуар, не мог оценить женскую кожу и передать на полотне ее прозрачность. После его смерти я часто упрекала себя, что не разрешила ему увидеть все, что он хотел. Оглянувшись назад, я нахожу мою стыдливость очень глупой, ведь речь шла о работе художника, который так страдал, когда не мог увидеть то, что казалось ему красивым.
Во время наших сеансов Ренуар не выносил никаких перерывов. Если мне было необходимо принять кого-нибудь, он яростно откатывал свое кресло в отдаленный угол комнаты и, сердитый, оставался там, не открывая рта, до ухода нежеланного ему посетителя.
Творчество молодых художников с каждым годом все больше интересовало его. Боннар и Вюйар стали его друзьями. Но при одном только имени Пикассо он взрывался. Отказывался слышать о нем и разражался настоящим гневом против тех, кто воспринимал Пикассо всерьез.
Чтобы закончить работу над портретом, Ренуару нужно было значительное время. Для семи или восьми моих портретов ему потребовалось по три сеанса в неделю в течение по меньшей мере месяца. А сеанс для него длился целый день, так как он оставался завтракать, а когда я возвращалась к концу полудня, он все еще писал, пока светило солнце, до самого заката.
Едва закончив один портрет, он уже воображал, в каком платье и в какой позе ему хотелось бы сделать новый. Ласково и настойчиво он звал меня в деревню. «Приезжайте, — писал он мне[141] 3 июля 1906 года, — я Вам обещаю, что на четвертом портрете постараюсь сделать Вас еще прекраснее. У меня все хорошо и будет еще лучше, если Вы сможете приехать повидать меня в Эссуа этим летом. Пока же я буду работать с превосходным натурщиком, которого мне прислал Валлоттон. Пишите мне сейчас в Эссуа-Об. Сделаю все возможное, чтобы показать Вам забавные вещи и чтобы еда была отменная».
Я не могла поехать в Эссуа, но взамен устроилась так, чтобы в следующее лето встретиться с ним в Ницце, где он снова принялся за мой большой портрет. Боннар, искренне восхищавшийся им, писал мне тогда:
«Я знаю от наших друзей, что Вы близко от Ниццы, как и предполагали, и что Вы встретились с добрым великим Ренуаром, который стал Вашим счастливым художником! Говорят, он сотворил чудеса. Я охотно в это верю. Думаю, Вам также интересно слушать его.
