Он был совсем молодой, на щеках пушок вместо щетины, но в голосе его звучало какое-то подзаборное бесстыдство, которое он не только не считал нужным скрывать, но, наоборот, всячески подчеркивал.
А второй был немолод, даже пожилым он был, по Зининым меркам, лет сорока уже, наверное. Застегивая штаны после осмотра, он сказал:
– Шо, девка, нема в мэнэ сифилиса? Ну так в рот возьми, погуляйся.
И в том, как он это произнес, даже бесстыдства не слышалось, буднично звучал его голос.
Именно после его «погуляйся» у Зины потемнело в глазах, и темнело с каждой минутой все больше, и сердце перемещалось в голову, и колотило изнутри тяжелым молотом… Ей даже заплакать не хотелось от наката всех этих однообразных в своем похабстве слов и жестов, которыми сопровождался каждый следующий осмотр, она чувствовала только, что ей физически плохо, как будто ее раз за разом бьют и бьют по голове.
В какую-то минуту она поняла, что от этих ударов перед глазами у нее мелькают ослепительные вспышки, то есть в полном смысле слова ослепительные – она ничего не видит. И, значит, толку нет от ее работы, она элементарно не выполняет своих обязанностей.
Логика забилась в самый дальний угол ее сознания, но все-таки не исчезла, и, сообразуясь с этой встроенной в нее от рождения логикой, Зина выбралась из-за натянутой между соснами плащ-палатки и, цепляясь ногами за кочки, чуть не падая, побрела прочь – от грузовиков и полевой кухни, от медсанбата с невозмутимой Воскарчук, от солдат, которые не считали ее человеком, от всего, что было обратно тому, что с детства, с рождения и даже, может, еще до рождения казалось ей само собой разумеющимся и незыблемым…
Зина почувствовала, что задыхается. До сих пор она считала, что такое ощущение бывает только в книжках, но нет, оно и правда такое, и точно как в книжках рванула она ворот гимнастерки, думая, что это поможет ей отдышаться, но не помогло…
Болотные кочки заставляли ее тело ходить ходуном – «морошка выдернет ножки», так в здешних местах говорят, от кого услышала? – но она не чувствовала этого и брела все дальше, и при этом ей казалось, что не бредет она, а бежит.
– Филипьева! Ты куда направляешься?
Зина остановилась машинально, как лошадь, услышавшая свою кличку, названную знакомым голосом.
– Ты зачем в болото идешь?
Тут капитан Немировский, наверное, понял, что Зина, хоть и смотрит прямо на него, но не узнает его и не понимает, о чем он ее спрашивает.
– Зина, что с тобой? – спросил он уже совсем другим голосом.
