Шульгин присел в окопе, оперся спиной о глинистую стену. Замер. Погрузился в горячие волны беглых, спешащих строчек, нежную, сладостную речь влюбленной Елены.
«Здравствуй, бедовая моя головушка!
Здравствуй, мой любимый Андрюша!
Как уютно называть тебя своим, как хорошо быть твоей подругой и как же нелегко ею быть…
Милый мой, я старательно пытаюсь не роптать и не могу… Пытаюсь быть твоей боевой подругой, но у меня плохо получается…
Я ничего не могла сказать тебе вчера, когда узнала, что почему-то именно ты командуешь первой группой десанта.
Нам, женщинам, нельзя вмешиваться в ваши мужские дела. Видно так нужно, чтобы ты брался за самое трудное, самое тяжелое — такая у тебя упрямая натура тянуть непосильную ношу.
Но если бы ты только знал, как страшно бывает мне, выбравшей самого лучшего из всех, наверное, себе на беду.
Нет, ты меня не слушай, я сейчас плачу, и все же…
Я верю, что ты все выдержишь. Ты все перенесешь, ты вернешься…
Ты не можешь не вернуться, если тебя так любят.
Ты выдержишь все, если тебя так ждут, правда ведь…
Без тебя я не смогу жить…
Без тебя станет пусто и одиноко…
Не смей забывать, родной мой, тебя всегда ждут!
Тебя любят больше самой жизни.
Тебя ждут, запомни это!
Только возвращайся!
Твоя Елена».
Шульгин бережно поцеловал горькие строчки взволнованной Елены, положил конверт во внутренний карман поближе к сердцу, зная, что еще не раз перечитает он это письмо. И будет читать, пока не запомнит каждое слово, пока не сотрет бумагу до дыр. Он почувствовал вдруг, что проживет еще немало страшных дней этой войны, пройдет сотни жестоких километров военных дорог, и ему будет легче, чем другим, переносить все ужасы этой войны, потому что у него есть к кому возвращаться.
Потому что где-то за закрытыми шторами, в тишине, ждут его возвращения напряженно и мучительно, ждут с задавленным стоном и постоянной болью под израненным сердцем. Других тоже ждут, не пряча горьких морщин, не стыдясь поседевших волос. Ждут, отгоняя мучительный страх и страшную горечь одиночества.
— Как вы думаете, Саша уже получил телеграмму? — Татьяна Алешина смущенно улыбалась Анне Ивановне через решетку приемного отделения.
Им разрешили встретиться под строгим секретом. Сестра приемного отделения прохаживалась за спиной Анны Ивановны с неприступным лицом. То, что категорически запрещалось другим в целях строжайшей гигиены, было тайно позволено жене афганского офицера.
— Он уже знает? — взволнованно шептала Алешина.
