Вот батя усадил его верхом на кобылу Машку и сказал:
— Работать все должны.
Ерзая на хребте Машки, он, шестилетний малец, хватался за гриву, понукал. Подпрыгивая и дробя сухие комья земли, вслед за ним тянулась старая деревянная борона. Отец некоторое время шел рядом, толкуя про огрехи, на повороте остановился, махнул рукою — с богом! — пошел к телеге, где в черном казане над костром доспевал кулеш.
Горя желанием заслужить похвалу бати, Порфишка понукал Машку, поторапливал. Отмахиваясь хвостом, она медленно шла, понурив голову.
— Но-о, ты!
Кобыла неожиданно взбрыкнула, и он чуть не свалился наземь. Сердясь, вскинул кнут: что, мол, бесишься! Огрел еще раз. И сам того не заметил, как Машка запуталась в постромках. Забилась в них. Борона перевернулась. Выронив поводья, Порфишка упал на пашню, чуть было не угодив головой на острые зубья.
Подбежавший отец прежде всего успокоил Машку, затем, дав подзатыльник сыну, велел снова садиться верхом, не терять времени, потому что земля и так пересохла.
Люди в Неклюдовке работящие: чуть свет уже сохи, бороны ладят, до зари выезжают в поле. «Кто рано встает, тот пироги жует», — не раз говорил сосед Дударевых Евстрат Пузырев. Хороший он человек, Евстрат Евстратович, труженик. А вот сын Семка только и думал о легкой жизни. Кончив семилетку, наотрез отказался работать в поле: не мое, говорит, дело быкам хвосты крутить. И Евстрат пристроил его продавцом в лавку. Года не проработал Семка, казенные деньги по ветру пустил. Продал Евстрат корову, чтоб спасти сына от тюрьмы. Думал, поумнеет. А он, прихватив отцовские деньги, неожиданно бежал из деревни.
— Аглоед, — говорили о нем люди. — Отца родного не пожалел.
Утром, бывало, услышит мать: сосед косу отбивает, и к Порфишке на сеновал: «Вставай, сынок, люди уже работают». Ой, как не хотелось вставать! Да что поделаешь, надо. Кто же за него будет сено косить? Отец опять на заработки ушел. Все плотничает. Жди, когда он вернется…
Пятнадцатый год пошел Порфишке, все домашние работы на нем: и пашет, и сеет, и за скотом ходит. Иной раз так хочется поиграть с ребятами в лапту, а мать: «Погоди, отсеемся, тогда и поиграешь». Шли дни, заканчивался сев, а свободного времени опять не было: сорняки в поле появились — полоть надо. А вскоре и жатва подступала, молотьба. Возит Порфишка снопы на ток, молотит, веет. Куда ни повернется, везде один, и нет у него времени даже поговорить с ребятами.
Как-то вернулся отец домой, лыка не вяжет. Мать к нему:
