— Я из Минска.
— Стало быть, тоже издалека, — почесал затылок Порфишка. — Народу понаехало, не понять, кто откуда: вся Рассея здесь!
Помолчав, дотронулся до тельняшки Ладейникова:
— Иде матроску достал?
— Бесплатно выдали.
— На корабле, что ли, плавал?
— Ну плавал, а что?
Порфишка подвинулся ближе, глаза его засветились:
— Слухай, а море, оно какое? Волны, значит, и берегов не видно…
— Оно как небо, — оживился Платон, — порой синее-синее, а то бывает серое, стальное или, скажем, черное, как деготь. Живое оно, море! То ласковое, то суровое, а то — злое, страшное. Порой волны повыше этого цеха… Держись, коли рыб кормить не хочешь!
— Эк ты! — выдохнул Порфишка. — Небось, страшно?
— Бывает. Но моряк есть моряк, и он об этом не думает. Когда есть приказ идти напротив трудностей, в самое пекло пойдет, потому как обязан охранять Родину, чтоб, значит, никакой враг ее не тронул. Военный матрос, краснофлотец то есть, который поклялся перед народом, все для Отчизны сделает, а если надо, и самой жизни не пожалеет. Вообще, скажу тебе, когда шторм или другая опасность, страху не чувствуешь, одно на уме — выдержать, победить, и в такие минуты будто огнем горишь.
— Ну, а если корабль потонет, — приглушил голос Порфишка. — Тогда как?
— Отчего ж ему тонуть-то? Сколько плавал, ни разу не видел.
— Тяжеленный ведь, из железа…
— Из стали, а все равно не тонет.
— Почему?
— Как тебе сказать, закон физики… Ученые придумали.
Дослушав собеседника, Порфишка бросил окурок, притоптал его лаптем:
— Ладно баишь, ишшо б слухал, да байки в нашем деле не в счет. Пошли!
Сгибаясь под нелегкой ношей, тяжело ступая, потянулись один за другим наверх, туда, где разгоряченные работой каменщики, будто поедали кирпич: сколько ни носи, им все мало!
— Ты где живешь? — остановился Порфишка.
— Между небом и землей. Ночевал у знакомых, а теперь вот…
— Давай к нам, трое вчера сбегли… Один, который из Москвы, выхвалялся: дома, говорит, ванная, клозет, а здесь помыться негде — в баню очередь. Одна уборная на тыщу человек. Это, говорит, дикарство! А у самого — колечко с камешком, счиблеты лаковые: сразу видать, работничек. Чистый непман! Энтого не жаль, все равно толку из него не будет. А вот с ним двое — крестьяне-лапотники. Сбил, сволочь, с панталыку. Златые горы наобещал!.. А по-моему, раз у тебя место в бараке, хлебная карточка на восемьсот граммов, чего ж тебе ишшо нужно, болван ты этакий!
— Эге-е-й! Заснули, дьяволы! — послышалось сверху. — Кирпичи давай!
