Говорит: «Я там без тебя не смогу». «Да ты что, у меня четверо детей! Ты с ума сошла что ли». А у ней тоже трое. Ну, она постарше, у ней дети-то уже все были определённые. А у меня ж Маринка маленькая, я родила-то её поздно. Вот. А она говорит: «Я там без тебя не смогу».
«Зин, да ты чё, очертенела?» — я на неё прям вот так... Ну и всё, вроде шутка и шутка.
А потом она и умерла. Щас уже восемь лет. Ну, я и хоронила, и всё честь по чести, всё, и поминала, и так же вот и пощас: сажуся есть — и маму с папой, и всех там кого поминать своих... Даже не успеешь всех — говорю: помяни, Господи, всех моих сродичей всех по крови. А подружек надо так поминать, именами: и я её, Зинку, всегда поминаю. А то забыла раз помянуть, и... ты слушай, слушай!
Снится она мне, значит, во сне... а так явственно! Я иду вроде бы на свеклу тяпать. Раньше нас посылали на свеклу тяпать, и вот у меня там тяпочка, узелок это с молоком, с яйцами — с собой брали.
И речка. С этой стороны я иду, и девчонки все со мной с ресторана, и мы идём вдоль речки вроде работать. А на том берегу сидит эта Зина, моя подруга, а около неё пустое место на травке. А через это место сидит там — одну у нас соседку муж зарубил топором, Ельку. И вот она, Елька эта, там тоже с ней сидит, её соседка. И там ещё одна женщина умерла, эта, как её... Люба звали, и муж её этот, Эдик.
А Зинка мне прямо так, шумит мне: «Райк! я место тебе берегу, ты чё там ходишь-то?» А я не почувствовала сразу, что она мёртвая-то...
Да! а ноги-то у неё в воде! Ноги у неё в воде, ну, во сне-то... А так явственно! Сидит — и мне прямо так... Я ей: «Зин, да я тут не пройду, глыбако, как я к тебе пойду-то, вода холодная... переплывать — у меня продукты тут, намочу...»
А она: «А вон там немного мосточек обойдёшь, и сюда сразу придёшь».
Я немного шагнула, шаг-два... — и вспомнила: «Ой-й! Она ж мёртвая-то!..» И все соседи сидят — какие уже мертвецы!
И как начну с ней ругаться: «Ты чего ж, говорю, меня зовёшь-то! Тебе чего, мою Маринку не жалко?! она ещё маленькая!»
А она своё: «Я по тебе соскучилась, приходи...» Тут я беру какие-то яйца из сумки, в неё вот так кидаю со злости, кидаю, ругаюся с ней во сне... А она говорит: «Ну и ладно, ну и не надо тогда. Я другую себе тут подругу найду». И очнулась.
А после этого я заболела оч сильно. Я сюсюкаю-то почему. Семь часов операция была, наркоз-то: зубы эти были красивые — всё повыпало, тут
ещё немного держатся, а там золотые повыскочили, там кошмар. Лысая была вся, щас отросло... Я год не вставала, лежала лежачая. Все руки были тут... потом их это... марлей, это... всё в крови у меня было... ох... Мне иконка одна помогла, Казанская божная мать. Или Тихоновская, по-моему... Она даже на столике там у меня была, в больнице на тумбочке, помогла мне, иконка. И видите, как случилось. Как к слову она говорит: «Ой, как же я без тебя, не смогу...» Вроде шутка, а получилось вот так.
