— Возможно, каждая... — пробормотал Фёдор чуть слышно, — каждая душа в некотором смысле — незаконнорожденная...
— ...забавно? Не то, понимаете ли, от викингов, не то от татаро-монгол... Нищая! Родилась нищая. В детстве — нищая. В раннем тинейджерстве забирают в казённый дом. Пыталась оттуда сбежать. Хлеб насущный себе — воровала! Ела этот ворованный хлеб — в
посадках...Символы! Одни символы. Незаконнорождённая — незаконная — нелегитимная. И вся жизнь её, начиная с рождения, — незаконная... Интересно? По-моему, интересно. Ань, какие твои ощущения.
— Эм... Мои ощущения?... — Анна завела глаза к потолку. — В первую очередь — ощущение тьмы...
То ли тьма прошлого... тьма происхождения... или тьма забытого детства...
В сельской больничке, в пятидесятом году, зимой... врачи пьяные с Нового года... по щелям дует, тощие одеялка со штампами... За окнами тьма...
— А я слышу, — поднял голову Фёдор, — рассказ про терпение и про общность. Не только «жратва», совсем нет, много больше «жратвы»! Вы заметили: кашу они варят — вместе; капусту рубят, ягоды собирают, хлеб на костре жарят — вместе...
— А как же! Вся жизнь в коллективе! Советские...
— ...здесь почти «преломление хлеба»...
— С какой целью рубили капусту? — строго спросила Лёля.
— Квасить...
— Видимо, чтобы в бочку побольше утрамбовать...
— Ну, ребята, — потёр руки Белявский, — дело пошло? Сейчас разберёмся с русской душой, всю по косточкам разберём! Давай, Фёдор! Эту дальше, другую, какую?
— Может быть, пока другую, для разнообразия — а к этой вернёмся позже?..
— Окей, окей, заводи агрегат!
V.
Рассказ о разбитой бутылке
В четыре года я такая матершинница была, ой!.. В четыре годика, ага. Меня доярки учили. В подол конфет насыпят мне: скажи так-то и так-то. Иду ругаюся — они смеются!.. Только к девяти, наверно, годам начала понимать, что это нехорошо.
А я и коров в четыре года доила. У меня две любимые были коровы — Краля и Люба. Сижу на стульчике — стульчик маленький — она через меня перешагнёт, хвостом р-раз! — корова. А я на неё ругаюся: «Ах ты такая-такая, стой, твою мать, стоять!..» Под ней перелезу, опять дринь-дринь-дринь: пальчики маленькие, я выдаивала до капелюшечки просто! Руками доили, а как же. Доильные аппараты нам только годах в восьмидесятых начали ставить.
Вставали в четыре утра. Папа мне вязаночку маленькую сделает, она здесь вот такая широкая, а здесь кончик. И вот, значит, сенце сюда накладываешь, этот конец закидываешь, в этот сюда продеваешь, и так — раз! — затягиваешь. И на себя. Ну, упаду иногда с этой вязанкой...
