«Но ведь я действительно была в отчаянии», — подумала она, представив себе еще год, месяц и даже один день в семье Эвертонов, где каждый ей приказывал, где невозможно выкроить минутку для себя, где она металась между кормлением малыша и занятиями со старшим мальчиком, между завязыванием лент старшей девочке (ужасной кривляке) для бала и стиркой белья, когда болела прачка. И всегда ее держали в стороне, прятали от общества.
Она ухватилась за первую же возможность уехать — и уехала, чуть ли не в панике, подобно ее шотландскому предку, сбежавшему из английского плена… Он перегрыз связывавшие его веревки, проскользнул мимо спящей стражи и уполз в горы — в снега и льды — босой, с кровоточащими ногами, и прятался, как зверь, два месяца, пока не прекратились поиски. В ее семье эту историю рассказывали с гордостью, много раз слышала она ее, удобно устроившись на коленях у отца.
— И помни, Мэри Маргарет, дорогая моя, — всегда заключал отец, высоко держа свою рыжую голову, — твой дед после этого всю жизнь хромал, но он был свободен. Свободен! А свобода стоит всех жертв и испытаний в мире.
«Да, отец, это так», — прошептала она про себя.
Но не попадет ли она из одного рабства в другое? Этого она пока не знала. Она глядела на корнуолльские вересковые пустоши, безлюдные равнины и скалы, редкие островки зелени, и все казалось диким и пустынным; ей было страшно. Но она — шотландка. У нее была свою гордость, свой ум. Уж как-нибудь она сообразит, разберется.
Мистер Джонс, бакалейщик, был добрым, но молчаливым человеком. Когда они выехали на вершину крутого холма, он указал хлыстом:
— Вон он, замок. Я сначала подвезу вас к парадному входу, мисс. Вы ведь из знатных, вам надо к парадному.
Сказав это, он снова замолчал. С трепетно бьющимся сердцем она пристально глядела на свой будущий дом. Замок Сент-Джон возвышался на холме, подобно крепости из серого камня и красного кирпича, с покрытыми мхом башнями и громадными окнами, похожими на тусклые, серые глаза, изумленно всматривающиеся в надвигающиеся сумерки. Мрачность замка контрастировала с огромным садом, окружавшим его. Старый ров был превращен в цветник, где буйно, по-весеннему полыхали красный, розовый и желтый цвета.
Повозка подъехала к громадному входу и, прогромыхав по выстланному досками подъемному мосту, который, казалось, постоянно был опущен (так как канаты обросли зеленым мхом). Бакалейщик указал на большие деревянные двери.
— Все это еще со времен ее величества Елизаветы, — объяснил он. — Однажды кое-кто вторгся туда, но семья выгнала их.
