», идиотский тост мэра… Но дети казались равнодушными и какими-то отсутствующими; мои слова не находили отклика в их душах. Фиона смотрела в окно и играла со своими волосами, Франк грыз хлебные крошки и нетерпеливо ждал конца трапезы. Я была огорчена. Мне недоставало прекрасного гула — это не имеет отношения к звуку, ваша честь, гулом я называю внутреннее сцепление находящихся в одной комнате людей. В тот день за столом сидели три одиноких
вещи в себе. Солнце заливало кухню, но я почувствовала, как на нас пала и начала сгущаться какая-то тень. Тишина стала гнетущей. Я не помню, чтобы такое случалось за едой в
моем детстве — а ведь
моего отца, как и Михаэля, с нами никогда не было. Неужели Иветта, глядя на нас с братьями, тоже иногда ощущала тяжесть на сердце?
Как хорошо мне было вчера! Как передать мою радость детям против их воли? Знаете, ваша честь, мы ведь не имеем никакой власти над тем, что творится в головах наших детей. Как бы сильна ни была наша любовь, в мозги мы к ним влезть не можем. Стоит ребенку покинуть взрастившую его утробу и издать первый крик — и мы становимся чужими…
Но я снова отклонилась от темы.
ФРАНК
Позже, в тот же день, кто-то позвонил в дверь, и я пошел открывать.
На пороге стоял незнакомец. Блондин. Моложе нашей матери на несколько лет. Он не понравился мне с первого взгляда этот Космо, он спросил, дома ли Эльке, я провел его в гостиную и увидел, что мать приглаживает волосы перед зеркалом — совсем как героини в кино, когда их любимый появляется нежданно-негаданно. И я понял. Я бросил на нее убийственный взгляд, но она ничего не заметила и повела своего блондинчика через кухню, где полдничала Фиона. Эльке невнятно представила своего друга, но Фиона и не подумала поднять глаза от своего бутерброда с арахисовым маслом — я хорошо выдрессировал младшую сестричку.
Мама явно беспокоилась — ах-ах-ах, а вдруг она перестанет нравиться своему красавчику? Что, если с довеском в лице враждебно настроенного сына и туповатой дочки она для него не та, что вчера?
Они уселись на лестнице позади дома, и я, глядя одним глазом в телевизор, прислушивался к их разговору. Мама рассказывала Космо, как прожила пятнадцать лет в приемной семье Марсо в деревне неподалеку отсюда. Эту историю, ваша честь, я знаю наизусть. Наизусть.
В нашем районе так много приемных семей, но вовсе не потому, что здешние люди милосерднее или великодушнее жителей других мест. Они всего лишь беднее, а за взятого на воспитание сироту платят деньги. Во время войны даже жалкие две тысячи старых франков имели значение, не говоря уж о дополнительных рабочих руках в доме и в поле… Марсо обращались с Эльке — тогда ее звали иначе — как с родной дочерью, то есть они с ней не цацкались.
