Вдруг оживились бояре, перестав позевывать, уставились на князя своего с удивлением: это какую же такую стражу?..
Понял думцев своих Всеволод:
— Аль невдомек?
— Вразуми, княже...
— Что-то в толк не возьмем.
— Небось дома-то прыгнет уголек из печи, так ты его тут же — водой, — сказал князь, обращаясь к тиуну.
— Вести-имо, — широко заулыбался Гюря. — Нешто избе сгорать?
— С уголька-то и весь пожар.
— С него, княже...
— Вот и указ тебе нынче мой. Пущай не только воротник у своих ворот за огнем глядит, но и сторожа, коей надлежать будет ходить по городу, и особливо по ночам, за разными людишками присматривать, а тех, кто угольками балуется, вести, ни о чем не спрашивая, на княж двор и бросать в поруб. И биричи пущай тот указ мой на торгу и в иных местах зачтут...
О княжестве радеть — не за теремом приглядывать, хотя и здесь не счесть забот: с утра до вечера в хлопотах, а иной раз подымешься и середь ночи. В чем малом недоглядишь, то после большой бедой обернется.
— На то вы и думцы при мне, — говорил Всеволод, — чтобы какой промашки не вышло.
— Завсегда с тобою мы, княже...
«О себе, о себе пекутся бояре, — отчужденно думал Всеволод. — Ране-то, покуда вотчинами, да угодьями, да прочими милостями моими не одарены были, хоть и тогда о себе радели, но и о княжестве тож, не боялись потерять, чего не было, правду сказывали, не прятались один другому за спину...»
Много еще дел у князя — вона каким хозяйством оброс, и к боярам у него больше разговора нет. Встал он — встали думцы, степенно вышли из палаты.
Задержался Симон, стоял, опершись о посох, ждал, когда за последним из думцев закроется дверь.
— Что опечалило тебя, отче? — спросил удивленно Всеволод.
— Худа княгинюшка, княже, — на жилистой шее игумена дернулся острый кадык.
— То дело мирское, отче. Все мы смертны, — сухо сказал князь. И вспомнил Марию такою, какою видел утром в церкви на полатях. Лихорадочный румянец, странный блеск в глазах. Тогда он о детях думал, на жену взглянул только мельком.
— Не телом токмо, но и духом неможить стала матушка, — говорил между тем Симон, утыкаясь бородою в князево плечо.
— Тебе-то отколь ведомо? — подозрительно косясь, отодвинулся от него Всеволод.
— Заговаривается княгинюшка, — будто не слыша вопроса, шепотом продолжал игумен, — молится денно и нощно...
— Вера животворит, — сказал князь.
— Лишнее на себя наговаривает...
