Три года минуло с той поры, как возвратился он от Дышучего моря, три года собирал обоз, чтобы ехать к немцам — не доверяли ему прижимистые купцы, не верили, что, единожды разорившись, сможет он снова встать на ноги. А вот встал же, с прибытком обменял меха и подсчитывал куны, прикидывал, когда и с кем сквитается в первую очередь, с кем — во вторую,— на то он и купец, чтобы не только торговать, но и выгодно вести дело. Через год, через два, рассуждал Ярун, поведет он торговлю широко — еще позавидуют ему кончане, еще придут, поклонятся в ножки.
Купецкое счастье переменчиво — кому как не Яруну это знать. Но без риска в путь лучше не пускаться,
без риска не отложишь и ногаты, все пустишь по ветру.
Хорошо поторговал Ярун, немцы знали цену товару. Если проторить к ним дорожку, всем на пользу: и господину Великому Новгороду, и Яруну.
Но дождь испортил хорошее настроение. А еще пуще извела Яруна огневица. И где только он ее подхватил? Уж не на переправе ли, когда пришлось залезать в воду и вытаскивать завязшие на броде возы? Тогда тоже недосуг было обсохнуть у костра, понадеялся на бога. А ведь присказка давно одна: на бога надейся, да сам не плошай. Оплошал Ярун. И деревеньки той, которую проехали не останавливаясь, тоже крепко пожалел.
Ярун еще отхлебнул из сулеи крепкого меду и вдруг увидел мелькнувшую среди деревьев скособочившуюся тень.
— Тпр-ру! — крикнул он, и возы остановились. Мужики соскочили на землю, засуетились, гадая, что за беда стряслась.
— Никак, изба? — подбежал к Яруну растерянный мужичонка.
— Вот и я гляжу,— сказал Ярун,— а ну-ка, поворачивай кобылу. Да тут, кажись, и колея проложена. Как есть деревня.
Миновав сосновый подлесок, возы выехали на поляну, огороженную плетнем. За плетнем стояли три избы: две рядышком, одна с краю.
Ярун направился в крайнюю избу, постучал в двери. С той стороны боязно зашушукались.
— Свои, свои,— добродушно сказал он.— Вон возы уж завели во двор. Не пустите ли переночевать?
Дверь отворил мужик — в исподнем, белый. Борода тоже белая, череп лысый, даже в ночи блестит.
— А пугливые вы,— сказал Ярун, входя в избу и стряхивая на пороге прилипшие к однорядке капли дождя.
Мужик усмехнулся и покачал головой.
— Будешь пугливым,— сказал он,— коли чудь гостевать наладилась. Что ни заезд — то овца, что ни другой — коровенка.
— Скоро, почитай, всех по миру пустят,— послышался из избы надтреснутый голос.
