Старшой, семеня за Давыдкой, выглядывал из-за его плеча. Мужики с опаской рассматривали пленника. Без доспехов, в свободно свисающих до колен белых рубахах, они подходили к костру, щурясь, глазели на Житобуда, покачивали головами. Что греха таить: многие из них хаживали на медведя, но с таким матерым зверем один на один тягаться не доводилось.
— И отколь нанесло нечистого? — дивились одни.
Другие говорили:
— Сказывают, с княжеской печатью.
Княжеская печать озадачила и Давыдку. Да и воины, наехавшие в лесу на Житобуда, божась, уверяли, будто сами слышали, как говорил он о важном поручении. Но ни меха, ни бересты при Житобуде не оказалось (грамотку Святославову зашила его Улейка в рукаве кафтана — сыщи-ка!). «Не отпыхавшись, дерева не срубишь», — рассудил Давыдка и начал разговор свой издалека.
— Вижу крест на тебе, — сказал он. — Зовут меня Давыдкой. А тебя как кличут?
— Житобудом.
— Вот и ладно,— стараясь придать своему голосу еще больше приветливости, подхватил Давыдка.— А уж коль мы с тобой познакомились и зла я тебе не желаю, то будь моим гостем. Эй, мужики! — крикнул он в темноту.— Снимите с Житобуда вервие!
Окрепшим голосом предупредил:
— Вздумаешь бежать — все едино настигну, а, настигнув, вдругорядь не пущу.
— Чего уж бежать-то,— с радостной готовностью согласился Житобуд.— Бежать мне некуды. Поди, вижу, не маленькой.
А сам хитрющими глазами повел из-под мохнатых бровей в чернеющую со всех сторон лесную чащу. Неладно у него под конец пошло, всю дорогу ехал себе в удовольствие, а тут прямо на Всеволодовых людишек наскочил. Вперед наука. Знал ведь: как пересек черниговское порубежье, ухо надо держать востро...
Давыдка взгляд его перехватил, ухмыльнулся, угадав, про что подумал пленник: дай только ногу поставить, а весь-то я и сам влезу.
Воины развязали Житобуда, живо отскочили в стороны.
— Храброй у тебя народ,— недобро пошутил пленник.
— На такого-то разве что с рогатиной,— в тон ему шутливо откликнулся Давыдка,— Садись ближе, вечерять будем.
Житобуд сел на попону, протянул к огню задубевшие, в желтых буграх мозолей, темные от въевшейся пыли руки. Костер высвечивал его бороду, набрякшие веки, блестящий от пота бронзовый лоб.
Сокалчий принес на медном блюде пышущее паром мясо и хлеб. Острым ножом Давыдка разрубил мясо на две равные части, половину протянул Житобуду, половину взял сам. Чавкая, перемалывая крепкими белыми зубами хрящики, облизывал лоснящиеся от жира пальцы, неторопливо рассказывал:
