— Кому велено нести меду?
— Ах ты кот шелудивый,— ругалась Улейка.— Я вот голиком вас сейчас.
Ушел Онофрий далеко за полночь. Житобуд провожал его. Шли по темной улице, спотыкаясь, судили да рядили по-пьяному.
— Никакого прибытку,— ворчал Житобуд.— Уж который год не ходили на половцев. А с нашего мужика много ли возьмешь?
Онофрий останавливался, мотал головой, как кобыла.
— Ты поостерегись-ко,— предупреждал он непослушным языком.— Ты князя-то не чести... Постеля у тебя мягкая?
— Ну,— отзывался из темноты Житобуд.
— Пироги каждый день на столе?
— Ну.
— Вот тебе и «ну». А чьими это милостями?
— Князевыми...
— То-то и оно,— гудел Онофрий и утробно икал.— Мед-брагу пьешь?
— Ноне пили.
Житобуд с подозрением косился на постельничего. Давненько уж он его обхаживает. Постельничий всегда рядом с князем. Словечко за Житобуда замолвит — и вспомнит про него князь. Десять лет уж, а то и боле, как ходит Житобуд в сотниках.
— Ты ко князю всех ближе,— льстил он Онофрию.
— По коню и седло...
— Попросил бы за меня.
— Попросить-то недолго,— отзывался из темноты постельничий.
— Ну? — с нетерпением мычал Житобуд.
— Страхолик ты...
— Зато вернее пса.
— Знамо...
Лицо у Житобуда все в шрамах. Пол-уха нет. Один глаз голубой, другой — зеленый. А ручищи — что твои пудовые гири. Быку рога на сторону заворачивает. Человека кулаком бьет насмерть.
Прощаясь, Онофрий все же пообещал:
— Не то шепнуть князю?..
Житобуд обнял его и поцеловал в губы. Постельничий утерся.
— Ишь, какой прыткой.
— За мной не пропадет.
— Помни,— сказал Онофрий.
Нынче с утра у Житобуда в голове стоял туман.
Его подташнивало, и он, стругая жердь, сочно отплевывался.
Улейка ворчала:
— Эк перекосило-то тебя. Ровно леший.
— Заткнись, баба,— вяло огрызался Житобуд.
В ворота забренчали.
— Никак, снова вчерашний гость,— вскинулась Улейка.
— Не должон бы,— сказал Житобуд и, воткнув топор в лесину, пошел открывать.
У ворот княжий отрок, не спускаясь с седла, звонко сказал:
— Дядька Житобуд, тебя князь кличет.
Открыл рот Житобуд. Вспомнил, как корил по пьяному делу князя. Задрожали у него коленки, с места сдвинуться не может.
Княжий отрок смеялся, откидываясь в седле:
— Не трясца ли у тебя, сотник?
— Эка зубастый звереныш,— бормотал себе под нос Житобуд. Сквозь страх пробивалась в нем досада на самого себя: когда уж зарекался пореже заглядывать на дно чары, а все неймется. Седина в бороду — пора бы остепениться.
