При спокойном подходе план действий составился довольно быстро. Я решил попробовать пристроиться в каком-нибудь придорожном трактире на любую работу за спальное место и еду. Мне сейчас важнее всего быстрее выучить язык. Без полноценного разговорного общения это сделать невозможно. А так мне будет что есть и где спать, и всегда найдется с кем поговорить. Придется преодолевать свою природную нелюдимость и стеснительность, но, как говаривал отец-покойник: «Жить захочешь – не так раскорячишься». Придорожный трактир же я выбрал потому, что там должно быть много черной работы, на которую мало найдется охотников, и из-за обязательного наличия в нем конюшни и сеновала, где, наверняка, мне разрешат спать.
Конкретное место я выбирал очень долго и вдумчиво, понимая, что на вторую попытку меня может и не хватить.
Большие дорогие заведения я отмел сразу, во-первых, там наверняка все места заняты, во-вторых, подозрительного безъязыкого чужестранца туда не возьмут даже помойные ямы чистить. Из мест попроще я решил выбрать то, где за буфетной стойкой будет стоять наиболее доброжелательного вида женщина. Первым и единственным пунктом плана было взять кружку пива и скромную закуску, что практически исчерпало бы мои денежные запасы, сесть за стойку и попытаться объяснить буфетчице, что мне нужно что-то есть и где-то спать, а за это я готов делать, что скажут. Слов «хозяин» и «работа» я все равно не знал, и оставалось только надеяться, что, проникнувшись моим положением, буфетчица сама сведет меня с хозяином и сама ему за меня все объяснит. А женщина мне нужна была из-за большей природной доброты и, главное, большей восприимчивости к кошачьему обаянию. Я надеялся на то, что если не пожалеют меня, то пожалеют кошек.
И план сработал! Правда, когда я, наконец, нашел искомое и решился подойти к круглолицей, с усталыми добрыми глазами женщине за стойкой, уже начало темнеть. Не знаю уж, как она сумела меня понять, думаю, больше по выражению лица и взгляду, чем по невразумительным жестам. По наитию, вызванному отчаянием, я вынул из клетки перепуганную Маську и нежно прижал ее к груди, укачивая, как ребенка. Чувствовал я себя при этом шутом-недоумком, но своего добился. При виде того, как Мася таращится на нее огромными кроткими испуганными глазами, она жалостливо вздохнула и поманила меня за собой. Этой ночью я спал на вожделенном сеновале.
В трактире я провел около месяца, выполняя, как и ожидалось, самую черную работу – убирал навоз в конюшне, чистил и мыл отхожие места, подметал двор, колол дрова, потом, слегка подучив язык, бегал по мелким поручениям. Кстати, за все это время аудиенции с хозяином я так и не удостоился. Не царское это дело, как оказалось.
