На третьей неделе я позволил себе слишком много. Принес в школу рисунок, на который извел полночи и целую коробку восковых мелков. Гордо положил его перед Керри. Она взглянула одним глазком и заревела в голос.
Миссис Вангард отвлеклась от своего завтрака (готового набора для соблюдающих диету), бросилась к Керри, спросила:
– Что случилось?
Но тут сама увидела рисунок и онемела от ужаса. А потом обернулась ко мне:
– Это ты нарисовал?
– Я… Ну-у… – перепугался я, начиная догадываться, что мой план вышел боком.
– Какая мерзость, – прошипела миссис Вангард. Схватила меня за руку повыше локтя – стиснула так, что пережала сосуды, – выволокла в коридор и потащила в директорский кабинет.
Я еще никогда не бывал в этом кабинете, но воображал какие-то королевские чертоги: трон, горы фруктов на блюдах и верный слуга – маленький уродец, выполняющий любой приказ властелина. А меня ввели в тесную, обшарпанную приемную. На стене висел плакат в раме: культурист силится поднять здоровенную штангу, а сверху надпись: "КТО ВЕРИТ В СЕБЯ, ТОМУ ВСЕ ПО ПЛЕЧУ!". Миссис Вангард швырнула меня на складной металлический стул перед столом, за которым сидела директорская секретарша – носатая дама лет шестидесяти с квадратной фигурой и необыкновенными, приплюснутыми, точно у старого профессионального боксера, ушами. Секретарша только взглянула на меня и покачала головой. Я понял, что здорово влип. Но кое-как держался, пока миссис Вангард не сказала:
– Джастин, сейчас мы позвоним твоим родителям.
– Нет! Не надо, пожалуйста! – заревел я, испуганно мотая головой. Точно умолял палача перед казнью.
Миссис Вангард ушла. Когда за ней закрылась дверь, воцарилась полная тишина, и я услышал стук собственного сердца: оно билось в унисон с тиканьем настенных часов. Секретарша покопалась в бумагах, подняла телефонную трубку, набрала номер: – Соедините меня, пожалуйста, с мистером Халперном. Это по поводу его сына.
Так начались, пожалуй, самые долгие два часа в моей жизни. Заслышав в коридоре шаги, я всякий раз думал: "Родители!", и каменел. Но, даже обмирая от страха, я ловил себя на мыслях о Керри. "Не надо, чтобы она видела мои слезы", – подумал я и вытер глаза ладонями, а сопли – рукавом рубашки. Я думал о том, как Керри улыбнулась мне в тот, первый день. А еще о том, какой у нее чудесный почерк – над буквами "г" она рисовала сердечки вместо точек – и как она презрительно фыркает, когда на выходе из туалета я подхожу к ней и спрашиваю: "Ну что, покакала?" В общем, мысли о Керри так меня занимали, что я почти позабыл свой страх перед родителями.
