Им сообщили, что он сбил своего противника, а потом его самолет загорелся. Радостно возбужденный, торжествующий Люсьен упал с высоты солнечного неба на землю своей любимой Франции.
Флер отвернулась от окна и пошла к себе. Даже три года спустя она не могла вспоминать о Люсьене без мучительной боли, которая первое время была почти невыносимой.
У себя в комнате она умылась и начала снимать помятое платье. Последние сутки она провела не раздеваясь.
В это время в дверь постучали. Вошла Мари, держа в руке стакан с какой-то мутноватой жидкостью.
— Что это? — спросила Флер.
— Это доктор прислал, — отвечала Мари. — Выпейте, и вы уснете. Вам нужен сон, ma pauvre[1], как и всем нам.
Флер устало уронила одежду на пол и, накинув протянутую Мари шелковую ночную рубашку, забралась под благоухающие лавандой и украшенные ручной вышивкой простыни.
— Выпейте, ma petite[2], — успокаивающим голосом повторила Мари, и Флер безропотно проглотила снадобье.
Оно отдавало горечью, так что, возвращая стакан. Флер сделала невольную гримасу. Потом она уютно прикорнула на подушке.
— Я разбужу вас попозже, mademoiselle.
Мари задвинула тяжелые портьеры. Комната погрузилась в полумрак, и женщина осторожно вышла, прикрыв за собой дверь. Флер закрыла глаза.
Какое блаженство расслабиться, погрузиться в нежный пух перины. Сон накатывал на нее теплыми мягкими волнами, с каждой новой волной поглощая еще какую-то долю сознания.
* * *
Вздрогнув, Флер проснулась и увидела у постели Мари, державшую в руках поднос с чашкой кофе и печеньем. Флер протерла глаза и села.
— Я прекрасно выспалась, Мари. Который час?
— Почти три.
— Так поздно? Не стоило позволять мне спать так долго.
Мари улыбнулась. Глаза у нее распухли от слез, но Флер показалось, что выглядит она спокойнее, чем раньше.
— Что вы делали, пока я спала?
— Мы вынесли мадам в часовню. Она будет лежать там сегодня и завтра, похороны послезавтра.
Флер протянула руку за чашкой.
— Но, Мари, — воскликнула она, — это же наш лучший кофе и печенье из запасов мадам!
— А почему бы и нет? — с вызовом спросила Мари. — Для кого нам это беречь? Для немцев? Для всех этих кузенов, которые не удосужились даже приехать получить ее последнее благословение? Нет уж! Кушайте, mademoiselle, она бы этого желала. А остальные — пусть обойдутся эрзацем.
Последние слова Мари произнесла с ненавистью. Руки ее дрожали.
— Мы не должны осуждать родственников мадам, не зная их обстоятельств, — возразила Флер укоризненно. — Возможно, они не смогли приехать — не так-то легко получить пропуска.
